Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

3. «Приношу я тебе наболевшего сердца дары…»

Приношу я тебе наболевшего сердца дары, Я кладу свое сердце в крови и горячке: бери! Я печаль и усталость тебе оставляю у ног, Это — всё, что одной лишь тебе я сберег. Я не знаю, правдивы ли милые эти уста, Я не знаю тебя, не пойму, может, ты и не та, Ты приснилась мне в странном и путаном сне, Может быть, ты роднее других, может — нет. Седины ты коснулась моей, и вдруг голос поплыл: «Ах, подумать лишь только, не знаю, каким же ты был?» Был шатеном я, милая, был молодым, Глупым был — и, боюсь, до сих пор я остался таким.

4. «Я изменял тебе или искал отраду…»

Я изменял тебе или искал отраду, Ты знаешь это. В каждом карем взгляде, И в черном, в синем я всегда ловлю Сокрытое: «Ты любишь ли?» — «Люблю». В моей измене всё звенит тобою, Всё полнится, как паводок весною, В улыбках губ чужих — сияла ты, И каждый грех — мученье чистоты. Ты в ревности и в зависти

такой, Лишь брошу взгляд я женщине другой, Что через улицу легко скользнет одна, Как мотылек, — я думаю: она! Ведь это ты! Подумай, в самом деле, Не две души в моем гнездятся теле, А сотня целая, они всегда в борьбе, И для тебя одной, и все они — в тебе. Ты, милая, не только друг желанный, Ты жизнь и смерть! Когда у Дон-Жуана Гость Каменный заставил стынуть кровь, Он обессмертил смертию любовь.

5. «Любить двоих — одна душа не властна…»

Любить двоих — одна душа не властна. А всех любить — возможно ль, не дивясь? Быть может, станет статуей прекрасной В моих руках бесформенная грязь? А может быть, лишь оправдать хочу я Изысканным хитросплетеньем слов Того, кто в женских снах твоих кочует И в черный гнев день впеленать готов? Всё это, может быть, литература, И призрак мук лишь в вымысле простом, И без причины чьей-то тенью хмурой Грусть промелькнула на лице твоем? Поэт пьянеет от простого звука, Из несуразиц жизнь плетет, шутя… Ну, приложи мне к сердцу тихо руку, Вот так. Спокойно. Я — твое дитя.

6. «Я пришел усталый, обессилев…»

Я пришел усталый, обессилев, Молчаливый, мертвеца страшней, Не молил, не плакал, не просил я… Я сказал лишь: обогрей. Стены хаты молчаливы стали, Только сердце — чье же? — билось здесь. А над крышей ласточки летали, Щебетали, пели: счастье есть! Голову склонил я на колени. Как во сне, и уверяю вас, — Я не знаю: будут ли мгновенья У меня такие, как сейчас.

7. «Ласточки и дети за окном…»

Ласточки и дети за окном, Жизнь повита синим-синим сном, Гром далекий, тучки легкий дым, Салютует он глазам твоим. Я тебя не знаю — ну а ты? Ты мои порывы и мечты, О которых в письмах я писал, Понимала? Я не понимал. Забелели руки — два крыла, Мгла грозою синею пришла, Только жарких уст немой привет — Мне на первое письмо ответ.

8. «Я обидел тебя. Я сказал…»

Я обидел тебя. Я сказал Те слова, что скрывают от всех, затаившись, И прожгла вдруг рукав мне слеза, Со щеки твоей тихо скатившись. Ох, слеза не одна! Много их — Не сочту этих слез я у милой. Я сказал те слова — и раскаялся вмиг… Только их не сказать я не в силах.

9. «Нет, ничто не умрет во Вселенной…»

Нет, ничто не умрет во Вселенной, В ней малейший останется звук, Через тысячу лет непременно К нам вернется пожатие рук. Горечь та, что меня отравила, Счастьем станет во внуке моем, И слова отзовутся стокрыло Тишиной, обернувшейся в гром. Все влюбленные вечно бесстрашны: Только больше им болей да мук… «Так вонзай же, мой ангел вчерашний, В сердце острый французский каблук» [30] . Лето 1945

30

Блок.

281. ДОМ ПРЕШЕРНА [31]

Село Врба. Вдали встает, безмерна, Поэма гор. А здесь, в саду густом, Простой белеет, добродушный дом, Где в детстве мать баюкала Прешерна. Любить, дружить бесхитростно и верно Он заповедал нам своим стихом, Но в жизни шел безрадостным путем, Где лишь одно забвение — таверна. Как чужестранец по родной земле Бродил он, даже умереть в петле Мечтал, не видя лучшего на свете, — И смерть страдальца увела во тьму. Теперь — ты слышишь? — здесь, в твоем дому, Твои сонеты повторяют дети! 17 октября 1945 Белград

31

Прешерн — великий словенский поэт (1800–1849).

282–284. ТРИ ПИСЬМА

1. ПИСЬМО В РОДНОЙ КРАЙ

(Из заграничного путешествия)

…Где я страдал, где я любил, Где сердце я похоронил… Пушкин

О край родной! Вечернею порою, Когда поля сплошная кроет мгла, Я, как дитя, стремлюсь к тебе душою, И руки слабые, как два крыла, К долинам простираются незримым, К просторам юности неисходимым. Там, где седой полыни над межой, Густой медовой кашки колыханье, Блуждали мы, бывало, день-деньской, Забывши про еду и послушанье, Ребята озорные… До седин Из них лишь только дожил я один! Береза там ветвями мне махала, Привет в оконце перед сном послав, И та звезда, что мир мой озаряла, Цвела цветком среди небесных

трав И стерегла ребенка от напастей… Настанет скоро уж пора упасть ей! Там соловьи среди родных дубрав На каждой ветке заводили пенье, Там белый меж деревьями рукав Мелькнул когда-то мне лишь на мгновенье И сразу скрылся в чаще без следа, Чтобы остаться в сердце навсегда. Впервые там я радость и страданье Доверчиво учился принимать, Там слушал песню затаив дыханье, И сам тихонько начал напевать, Там звонкий ключ меня спасал от жажды… О, хоть бы вновь припасть к нему однажды! Там я поплыл по лону вешних вод В водоворот страстей, желаний, боли, Там видел я горячий труд и пот, Там слушал я слова голодной голи, — Я их навек в душе своей сберег… О край родной! Ты всё мне дал, что мог! Прости меня: небрежно, неумело Я расточал дары твои не раз! Ошибок много, слишком мало дела Оставлю я, когда пробьет мой час, И только тем не стою я укора, Что сам казнюсь суровым приговором. О край родной! Недавно побывал Я в хатах с обомшелыми стрехами, Где столько давних повестей слыхал, Что тихими струились ручейками, Где я с друзьями песню запевал… Ах, мало их в живых я увидал! Но как приветны были их объятья И как родны и радостно теплы! Благодарю вас, дорогие братья, Что вновь со мной вы сели за столы, Мне протянули дружеские руки, Как будто бы и не было разлуки! Да кто бы мог нас, право, разлучить? Возможно ли с младенцем несмышленым Поссорить мать? Да разве отделить Летучий ветер от вершин зеленых? Каким же плугом запахать тот след, Что остается в сердце с юных лет? О край родной! Топтал тебя ногою Кровавый хищник, да не растоптал, — И ты стоишь теперь передо мною Стократ сильней, чем ранее стоял… И племени встающему, младому Несу привет я из родного дома. О край родной! Как не любить размах Твоих просторов, ивы у дороги, И новые строения в степях, И новый след на дедовском пороге, И старину нетленно белых стен, И малыша у маминых колен! Какой проложишь ты, о край чудесный, В грядущее великое маршрут, В каких садах польются звонко песни Тех поколений, что потом придут, Какую миру истину откроешь, Какой народу праздник ты устроишь? О край родной, та жизнь, что ты мне дал, Крепка, как ветви на столетних кедрах, И хоть не раз без меры расточал Я ценности даров твоих прещедрых, Но то, чем я тебе обязан был, Я даже и в безумствах не забыл. Ты знаешь это. Мощную десницу Кладешь, родной, ты на мое чело, И дел чужих чудесные страницы, Небес чужих сиянье и тепло Благословляя дружеской рукою, — О край родной, всем сердцем я с тобою! 17 октября 1945 Белград

2. ЖЕНЕ

Наш Киев сбросил животворный сон С плечей своих, окутанных туманом. Ты вышла одиноко на балкон — И воробьи приветом постоянным Тебя встречают. Дворник взял метлу, И солнце быстро прогоняет мглу. И что в нем, в этом Киеве? Какою Он красотой пленил навеки нас? К знакомым чудесам вдвоем с тобою Приглядывались мы вот тут не раз: К садам, к нарядным платьям киевлянок, Что утро открывают спозаранок. Каштанов лаполистых янтари На Ленинской горят осенней вестью; Умылося росою до зари Соломенское славное предместье, А там, за ним, лежит аэродром, Где Киеву махнул я рукавом. Как повелось, ты вышла, провожая, И миг прощальный молчаливым был. А пес, с забавной кличкой Амуртая, В квартире нашей так наивно выл, Что мы стояли, сами чуть не плача, — Хоть преходящи горести собачьи. Наш сын умчался в школу в ранний час, Со мною распрощавшись благосклонно, Как старший с младшим. Дал он мне наказ, Чтоб я берег себя. И неуклонно Сыновний выполняю я приказ, Его нарушив, может быть, лишь раз. И вот стоишь ты на балконе. Гложет Тебя тоска: «Уж месяц нет письма!» И телефонные звонки тревожат, И подступает, крадучись, зима, На ум приходят всякие заботы, — А руки вечно в поисках работы… Такой тебя мечты рисуют, но… А если дверь балкона на запоре? И выходить тебе запрещено? И ты в постели? И тоску во взоре Родит безделье? Мучит тишина? И ты больна? И ты как перст одна? Возню затеял Тигрик с Амуртаем: Он хвост собачий ловит, точно мышь… Вдвоем, бывало, это наблюдаем, — Теперь же ты со скукою глядишь, И на цветы, что расцвели чудесно, Смотреть одной тебе неинтересно! А может, честной прозою сказать, В распределитель собралась ты рано?.. Ах, как хочу услышать я опять Слова, какие слышим постоянно, С далеких возвращаясь берегов, И постоянно жаждем этих слов! Мне кажется — ты вздрогнула с испуга: Почудился так ясно голос мой!.. Нет, голос не почудился, подруга, — Что значат расстоянья, край чужой, Что горы, море, что там километры, Когда Наталка тужит: «Петре, Петре!» Благословенна будь, мой друг единый, И чистый Киев наш благослови! Узор рубашки вышивая сыну, И мужа имя тихо назови. Рука с рукой пройдем мы — до могилы, — И светит мне всегда твой образ милый! 18–20 октября 1945 Белград