Стихотворения и поэмы

Огарев Николай Платонович

1841

МНОГО ГРУСТИ!

Природа зноем дня утомлена И просит вечера скорей у бога, И вечер встретит с радостью она, Но в этой радости как грусти много! И тот, кому уж жизнь давно скучна, Он просит старости скорей у бога, И смерть ему на радость суждена, Но в этой радости так грусти много! А я и молод, жизнь моя полна, На радость мне любовь дана от бога, И песнь моя на радость мне дана, Но в этой радости как грусти много!

<1841>

ПОЛДЕНЬ

Полуднем жарким ухожу я На отдых праздный в темный лес И там ложусь, и все гляжу я Между вершин на даль небес. И бесконечно тонут взоры В их отдаленьи голубом; А

лес шумит себе кругом, И в нем ведутся разговоры: Щебечет птица, жук жужжит, И лист засохший шелестит, На хворост падая случайно, И звуки все так полны тайной… В то время странным чувством мне Всю душу сладостно объемлет; Теряясь в синей вышине, Она лесному гулу внемлет И в забытьи каком-то дремлет.

<1841>

ДРУЗЬЯМ

Мы в жизнь вошли с прекрасным упованьем, Мы в жизнь вошли с неробкою душой, С желаньем истины, добра желаньем, С любовью, с поэтической мечтой, И с жизнью рано мы в борьбу вступили, И юных сил мы в битве не щадили. Но мы вокруг не встретили участья, И лучшие надежды и мечты, Как листья средь осеннего ненастья, Попадали и сухи и желты, И грустно мы остались между нами, Сплетяся дружно голыми ветвями. И на кладбище стали мы похожи: Мы много чувств, и образов, и дум В душе глубоко погребли… И что же? Упрёк ли небу скажет дерзкий ум? К чему упрёк?.. Смиренье в душу вложим И в ней затворимся — без желчи, если можем.

Начало 1840-х

ХАНДРА

Бывают дни, когда душа пуста: Ни мыслей нет, ни чувств, молчат уста, Равно печаль и радости постылы, И в теле лень, и двигаться нет силы. Напрасно ищешь, чем бы ум занять, - Противно видеть, слышать, понимать, И только бесконечно давит скука, И кажется, что жить — такая мука! Куда бежать? чем облегчить бы грудь? Вот ночи ждешь — в постель! скорей заснуть! И хорошо, что стало все беззвучно… А сон нейдет, а тьма томит докучно!

Начало 1840-х

Гуляю я в великом божьем мире... [10]

Гуляю я в великом божьем мире И жадно впечатления ловлю, И все они волнуют грудь мою, И струны откликаются на лире. Взойдет ли день, засветит ли луна, Иль птица в роще тёмной встрепёнется, Или промчится с ропотом волна, Мне весело и хорошо поётся. Я слушаю, уходят взоры вдаль, И вдруг в душе встаёт воспоминанье, И воскресает прежняя печаль, И ноет сердце, полное страданья. Взойдет ли день, засветит ли луна, Иль птица в роще тёмной встрепёнется, Или промчится с ропотом волна, И грустно мне и хорошо поётся.

10

"Гуляю я в великом божьем мире…" (стр. 53).

Стихотворение представляет собой часть письма к Евдокии Васильевне Сухово-Кобылиной (1819 — 1896), сестре драматурга А. В. Сухово-Кобылина, друга юности поэта. Ей посвящен большой цикл стихотворений, не вошедший в данное издание, под названием "ВисЬ der Liebe" ("Книга любви").

1842

ОБЫКНОВЕННАЯ ПОВЕСТЬ

Была чудесная весна! Они на берегу сидели Река была тиха, ясна, Вставало солнце, птички пели; Тянулся за рекою дол, Спокойно, пышно зеленея; Вблизи шиповник алый цвел, Стояла тёмных лип аллея. Была чудесная весна! Они на берегу сидели Во цвете лет была она, Его усы едва чернели. О, если б кто увидел их Тогда, при утренней их встрече, И лица б высмотрел у них Или подслушал бы их речи Как был бы мил ему язык, Язык любви первоначальной! Он верно б сам, на этот миг, Расцвёл на дне души печальной!.. Я в свете встретил их потом: Она была женой другого, Он был женат, и о былом В помине не было ни слова; На лицах виден был покой, Их жизнь текла светло и ровно, Они, встречаясь меж собой, Могли смеяться хладнокровно… А там, по берегу реки, Где цвёл тогда шиповник алый, Одни простые рыбаки Ходили к лодке обветшалой И пели песни — и темно Осталось, для людей закрыто, Что было там говорено, И сколько было позабыто.

<1842>

ИЗБА

Небо

в час дозора Обходя, луна Светит сквозь узора Мерзлого окна. Вечер зимний длится; Дедушка в избе На печи ложится, И уж спит себе. Помоляся богу, Улеглася мать; Дети понемногу Стали засыпать. Только за работой Молодая дочь Борется с дремотой Во всю долгу ночь, И лучина бледно Перед ней горит. Всё в избушке бедной Тишиной томит; Лишь звучит докучно Болтовня одна Прялки однозвучной Да веретена.

<1842>

ДИЛИЖАНС

Уж смерклося почти, когда мы сели, И различить моих соседей я Совсем не мог. Они ещё шумели, Беседою несносною меня Терзали. Все мне так ужасно были Противны. Треск колёс и глупый звук Бича мне слух докучливо томили. Печально в угол я прилег. Но вдруг Из хижин к нам на миг блеснули свечи Я женщину увидел близ меня: Мантильей черной покрывая плечи, Она сидела, голову склоня; Глаза её горели грустью томной, И бледен был печальный лик ея, И из-под шляпки вился локон тёмный… Какое сходство, боже! Грудь моя Стеснилась, холод обдал тайный… Опять оно, виденье давних дней, Передо мной воскресло так случайно! И я с неё не мог свести очей; Сквозь тьму глядя на лик едва заметный, Тревожно жизнь мою я повторял, И снова был я молод, и приветно Кругом с улыбкой божий мир взирал, И я любил так полно и глубоко… О, как же я был счастлив в этот раз! И я желал, чтоб нам ещё далёко, Далёко было ехать; чтобы нас Без отдыха везла, везла карета, И не имел бы этот путь конца, И лучшие я пережил бы лета, Смотря на очерк этого лица!

<1842>

К подъезду! — Сильно за звонок рванул я... [11]

К подъезду! — Сильно за звонок рванул я - Что, дома? — Быстро я взбежал наверх. Уже её я не видал лет десять; Как хороша она была тогда! Вхожу. Но в комнате все дышит скукой, И плющ завял, и сторы спущены. Вот у окна, безмолвно за газетой, Сидит какой-то толстый господин. Мы поклонились. Это муж. Как дурен! Широкое и глупое лицо. В углу сидит на креслах длинных кто-то, В подушки утонув. Смотрю — не верю! Она — вот эта тень полуживая? А есть ещё прекрасные черты! Она мне тихо машет: "Подойдите! Садитесь! рада я вам, старый друг!" Рука как желтый воск, чуть внятен голос, Взор мутен. Сердце сжалось у меня. "Меня теперь вы, верно, не узнали… Да — я больна; но это все пройдет: Весной поеду непременно в Ниццу". Что отвечать? Нельзя же показать, Что слезы хлынули к глазам от сердца, А слово так и мрёт на языке. Муж улыбнулся, что я так неловок. Какую-то я пошлость ей сказал И вышел, Трудно было оставаться Поехал. Мокрый снег мне бил в лицо, И небо было тускло…

11

"К подъезду! — Сильно за звонок рванул я…" (стр. 59).

В стихотворении говорится о Маше Наумовой, родственнице Огарёва, жившей в его семье в 1820-х годах.

<1842>

На севере туманном и печальном... [12]

На севере туманном и печальном Стремлюся я к роскошным берегам Иной страны — она на юге дальном. Лечу чрез степь к знакомым мне горам На них заря блестит лучом прощальным; Я дале к югу — наконец я там, И, нежась, взор гуляет на просторе, И Средиземное шумит и плещет море. Италия! опять твой полдень жаркий, Опять твой темно-синий небосклон, И ропот волн немолчный, блеск их яркий, При лунной ночи пахнущий лимон, Рыбак на море тихом с утлой баркой, И черный локон смуглолицых жён. И всё там страсть, да песни, да картины, Да Рима старого роскошные руины. В Италии брожу и вновь тоскую: Мне хочется опять к моим снегам, Послушать песню грустную, родную, Лететь на тройке вихрем по степям, С друзьями выпить чашу круговую, Да поболтать по длинным вечерам, Увидеть взор спокойный, русый локон, Да небо серое сквозь полумерзлых окон.

12

"На севере туманном и печальном…" (стр. 60).

Посвящено Е. В. Сухово-Кобылиной.