Стихотворения и поэмы

Мартынов Леонид Николаевич

И ночью старый дом покинула я наш —

Каки-то господа втолкнули в экипаж.

Куда везут? Что мне! Хоть в монастырь на Конду

^[648]

!

Я, в бархатну закутана ротонду,

Дрожу. А мой супруг бормочет во хмелю:

"Ты — Венус! Я тебя без памяти люблю!

Везу во храм лесной, в волшебные хоромы".

Мрак, гари черные, седые буреломы…

Но вот и фабрика. Кругом ее леса.

Приветственные я не слышу голоса.

Цепные воют псы. Распахивает кто-то

Все червоточиной изрытые ворота.

Вот тут-то я впервой и вижу этих дев…

"О, боже,— думаю, на них я поглядев,—

Как девушки сии унылы и несчастны!

Как лица их бледны, а взоры — безучастны!"

"Откуда,— говорю,— девицы таковы?"

Антон же мне в ответ: "Привез из-под Москвы".

— "И не бегут?"

— "Зачем! Им жизнь така в привычку.

А, впрочем, мы сейчас устроим перекличку".

…Колоколов еще печальный звон не смолк,—

Он всё мне чудился… Но выл таежный волк

За фабрикой в лесах. Ах, откликались девы.

Девически мечты, я спрашиваю, где вы?

*

О муж, постылый муж, домой вернулся ты!

На ненавистные гляжу твои черты.

Ты спишь. Лицо твое и сыто и усато.

А ведь любил меня и ты, Антон, когда-то!

Давно любовником ты быть мне перестал.

Иное на уме. Негоциантом стал.

В Санкт-Петербург себе ты проложил дорогу.

Кто знает про твою сибирскую берлогу?

Тюмени около, в урмане

^[649]

ты сидишь,

А люди думают: уехал ты в Париж,

В Берлине побывал, не миновал и Вены,

В дворцах ветшающих скупая гобелены.

Так люди думают. Уехал, мол, в Париж

За гобеленами. А ты вот здесь храпишь.

Кто догадается, что вовсе не в Париже

Товар находишь ты, а кое-где поближе.

Любители ковров! Платите не скупясь.

Княгиня Дашкова

^[650]

и вы, великий князь

^[651]

,

Сим рукоделием обейте хладны стены!

Но не в Европе те добыты гобелены.

Есть баня. Тут, в лесу, на берегу речном.

Есть баня, говорю, со слюдяным окном.

Поверьте! Вот она таится за заплотом

^[652]

.

Нетоплена она, но истекают потом

Здесь девы пленные. И в карцере таком

Висят тринадцать люстр под низким потолком.

Ах, множество свечей струят потоки света,

Чтоб девы пленные трудились до рассвета.

Да! Знают только лишь дремучие леса,

Какие среди них творятся чудеса,—

Отнюдь не для мытья, совсем не для гаданья

Стоит на берегу таинственная баня.

Ее б изобразил презренный д'Отерош,

И, верно бы, таков рисунок был похож,

Как сими парками

^[653]

сибирскими лесными

Иль девками, сказать вернее, крепостными

Плетется нить судьбы, и властвует, суров,

Над подневольными ткачихами ковров

Не Зевс, но мой супруг — хитрейший спекулятор.

Архиепископ сам и даже губернатор

Содействуют ему. Права он получил,

Тринадцать бедных дев он в баню заточил,

рисунки сочинив, чтоб эти девы пленны

Не уставали ткать поддельны гобелены,

А между них и я хирела, пленена.

Все думают: "Париж! Французская казна

Мануфактуру сих ковров имеет только".

Не верьте никому: в том правды нет нисколько!

Тут вовсе ни при чем французская казна!

Мужичек-мастериц сокрыты имена,

Но догадаться всем нетрудно об обмане,

Узнавши, чье лицо глядит с роскошной ткани.

Искусниц-мастериц, каких не знал Париж,

О муж, ты тростью бьешь и голодом моришь,

Чтоб девушки сии, прикованные к бане,

Одно мое лицо сумели ткать по ткани!

Замыслил негодяй — ткачихи ткать должны

Венер, Юнон, Минерв с лицом твоей жены.