Стихотворения и поэмы

Мартынов Леонид Николаевич

empty-line/>

Зачем изобразил? Теперь ведь засрамят!

Бесстыдницей меня соседи все закличут.

И засмеют меня, и пальцами затычут.

Ах, опозорена! На рынок по утрам,

И в праздничные дни молиться в божий храм,

И на берег речной я выйти не посмею —

Все засмеют меня!

Но кто, подобно змею,

По древу за окном

взбирается? Кто он?

Ах, кто же мог другой быть, кроме как Антон!

Не кто другой, как он, вернейший мой поклонник,

С древесного ствола ползет на подоконник.

Я вижу, из листвы, обрызганной росой,

Антон явился вдруг с напудренной косой,

В кафтане, в треухе.

"О, Венус! Люба Венус!"

— "Отворотись,— шепчу,— и жди, пока оденусь".

— "А что,— он говорит,— мы медлить будем тут

Да ждать, когда тебя в монашки постригут.

На древе добрый час сидел я. Ноет тело.

Весь слышал разговор. В монашки захотела!

Сей замысел оставь. Архиепископ прав,

Что во монастырях злой дух вдвойне лукав.

Доверься моему, о люба, разуменью:

На фабрику ко мне уедем под Тюменью".

— "Постой! — я говорю.— Опять ты что-то врешь!

Тебе… заказывал гравюру д'Отерош? ,

Я говорю, ты бань писал изображенье?"

А он в ответ:

"Спешим! За городом Тюменью…"

— "Нет,— говорю,— ответь: чертеж ты делал бань?

Ощерился Антон. "Эй,— он кричит,— отстань!

Пусть даже бы и я… Случайно это сходство".

— "Нет в вас,— я говорю,— ни капли благородства!

А он в ответ:

"Меня преследовал твой лик.

Свой искуплю я грех, хотя он и велик.

Что хошь со мной твори!"

— "Ах, так,— и, улыбнувшись,—

Вот получи за то!" — сказала. Размахнувшись,

Антону нанесла удар я по лицу,

И вслед за тем пинок дала я подлецу,

Да так, что сапожка носок воткнулся острый

Сквозь треснувший кафтан, и вмиг от крови пестрой

Одежда сделалась.

"Что? Получил, подлец!"

Тут на переполох является

отец.

Я думала: в окно Антон захочет скрыться.

Но нет! Родителя нахал сей не страшится.

"О, ратман! — крикнул он.— Хоть дочь у вас глупа,

Хоть ранен ею я — давайте нам попа!

Немедленно прошу нас с девой обвенчати,

Извольте дать попа. Вы ж ратман в магистрате!

Пусть дела,— он кричит,— не будет никому,

Что опозоренную замуж я возьму!

Положим тем конец мы недоразуменью.

На фабрику к себе под городом Тюменью

Супругу юную хоть завтра увезу.

Три ткацкие станка лежат уж на возу.

Поедем напрямик мы по лесным дорогам!"

— "Ну, дочь,— сказал отец,— давай решайся.

С богом!"

— "Я не хочу!" — кричу. Вдруг вижу: покраснев,

Как будто б обуял его великий гнев,

Пошатнулся отец, рухнул на пол со стоном.

И оба тут к нему мы бросились с Антоном.

Ах, чем помочь? Хрипит. Неужто смерть близка?

За отставным лечу драгунского полка

Лекарем, что меня латыни учил когда-то.

(Поблизости он жил у старого солдата.)

"Сейчас бежите к нам! Папаша занемог!"

— "Нет, опасаюсь я,— бормочет старичок.—

Мне ратман не простит язычески соблазны!"

— "Оставьте,— говорю,— вы шутки эти праздны!"

И в дом наш лекаря тяну я за полу.

По-прежнему лежит родитель на полу.

Склонился лекарь тут. Промолвил, вздохнув тяжко:

"Да. Апоплексия. По-русскому — кондрашка!"

*

Колоколов еще печальный звон не смолк,—

Он всё мне слышался,— но, чую, шуршит шелк…

И погребальные еще чадили свечи —

фату венчальную несли уже навстречу.

На церемонию не стали звать людей.

Но на конюшнях уж готовят лошадей.

Архиепископ сам пособник был Антонов,—

Венчали впопыхах, таясь, в обход законов.