Стихотворения и поэмы

Шершеневич Вадим Габриэлевич

Поэт

И солнце бодает землю шилом, Щекоча умелыми пальцами лучей, — Неужели же только тел хочущих вылом, Неужели же только чехарда ночей?!

Девушка

Но поэты сами нас звали вылиться, Как лавой вулкан, как минутами час. Любовь, как большая Слепая Кормилица, Прокормит обоих нас.

Поэт

Боже, как скучно! Послушай, ведь это ужасно: Чуть весна своей кисточкой красной На лицах прохожих, слегка туманных, Зарисует веснушки, и после зари, Как жолтые птицы в клетках стеклянных, На улицах зальются пухлые фонари, — Так сейчас же во всех этажах, Как стряхнутый снег, белье срывается, И в кроватях, в корчах, во всех домах Люди

катаются, Как на Пасху яйца, Крутятся, извиваются, Голые, худые, тучные! Клешнями рук защемляют друг друга, Слюни смешав, целуются трудно и туго! Не знаю, как тебе, а мне, В моей тишине, Всё это смертельно скучно!

Девушка

Да, но ведь и Уж с животом противно-стальным На голове несет корону! И в постелях над всем немного смешным Золотят парчу радости страстные стоны.

Поэт

У лохмотий зимы не могу без сил. Не хлопай глазищами ты, как в ладоши. Я сегодня, тоскливец и совсем нехороший, Пойду зарыдать у чугунных перил. Пусть резинкой тепла снега как-то вдруг Сотрутся, протрутся, не плача, не ноя, По канавам полей, как по линиям рук, Я, цыганка, земле предскажу лишь дурное. Ах, и улицы хотят выволочиться из города, И сам город вывертывает харю свою. И ночь трясет мраком, как козлиную бороду, И вздыхает: Спаси, Господи, полночь твою! Нет! Не коснется весною строфа уст, И не встретить мне, видно, зари той, В которой я, захудалый Фауст, Не спутаю Марты с Маргаритой!

Девушка вприпрыжку, попрыгивая и развинченно, напоминая босоножку, уходит. Уходит, насвистывая что-то, веселый мотивчик какой-то из оперетты; высвистывая из оперетты в тон весеннему полю. Медленно приходит женщина, честная, как, конечно, всякая женщина, вся растворенная в весне и воздухе, прополненная весной и лазурью.

Поэт

Еще и снова! И к этой тоже! И с ней про любовь! И здесь не найду! И вот я пестрею, на себя не похожий, Не похожий на марабу и какаду!

Женщина томно, темно, истомно веснеет и укромно шепчет, лепечет.

Женщина

Я ищу любовника тихого, как сахар сладкого, Умеющего облиться ливнем моих волос. Всё равно мне какого: хорошего, гадкого, Стройного, как восклицание, сгорбленного, как вопрос. Но в теплой прическе вечера спутанного, Где краснеет, как шрам, полоска лучей, Приласкаю его я, беспутного. Еще нежней!

Поэт

А потом — «да!», Когда От этой нежной ласкови взбесится Жоланий взлетный качель И жолтый якорь месяца Зацепится за постель.

Женщина

Тогда нежно ласкать моего хорошего, Втиснуть, как руку в перчатку, в ухо слова.

Поэт

Ну, а после едкого, острого крошева, Когда вальсом пойдет голова?

Женщина

Сжимая руки слегка сильнее, Мечтать о том, Что быть бы могло!

Поэт

А потом?!.. Всё и всё нежнея, Лопнет ласка, как от кипятка стекло, Станут аршины больше сажени, Замахавши глазами, как торреро платком.

Женщина

Тогда тихо, Тихо, Чуть-чуть увлажненней, Поцелуй раскачнется над лбом. Так долго, Ах, долго, Пока баграми рассвета Не выловится утонувший мрак в окно, Ласкать и нежить моего поэта, О котором желала давно… Трепеты, Взлепеты, Облик картавый…

Поэт

Тихое «нет» перемножить на «да» — И вместе рухнуть поющей оравой…

Женщина

Никогда!

Поэт

Неужели и в этот миг — «нет»? Когда тело от ласки пеною набродится, Когда взгляд любовника прыгнет, Как сквозь обруч клоуна, сквозь уста?

Женщина

Тогда тихо взглянуть, как глядела Богородица На еще не распятого Христа! И в речницах припрятать эту страсть, как на память платок…

Поэт

А тело несытое, как черствый кусок, Опять

покатится на окраины Подпевать весне, щекочущей бульвары, Опять ходить чаянно Без пары! Но ведь я поэт! Я должен стихами пролиться! Я должен, я должен любиться! В городах, покрытых шершавой мостовой, Точно кожей древесной жабы, Я пойду искать такой, Которая меня увлекла бы. Смешной И невзрачный, побреду влюбляться И, не смея не верить, безнадежно почти, Буду наивно и глупо искаться С той, Которую не должен найти! В провалы отчаянья, по ступенькам досады, Я буду искать ту, которой нет. А если б нашел я ту, что мне надо, А если б знал я то, что мне надо, Тогда бы я был не поэт.

И мелкой, мелкой рябью, сеткой моросит занавес.

Осень 1915 — январь 1916

Стихотворения, не вошедшие в сборник «Лошадь как лошадь»

Я минус ты

Этот день жуткой зябью сердит, Ты одна, далека. Я один совершенно. Милых глаз двоеточье приди! И шатается мозг мой блаженный. Сколько утр в серебре меня Ты выглядываешь из окна, Нежна и легка. За тяжелым паровозом времени Зелеными вагонами тоска. И сегодня город в тумане Без очертаний (Как горец в шотландском пледе!) Глядит: падают хлопья субботы; Срывает ветер с налета С колоколен тяжелые листья меди! Ах, а где-то пунктиром фонарика Намечена Тверская в половодьи молвы, И легла морщиной Москва-река На измятый лоб Москвы. Нет! Закрой эти ночи! Как дует! Мутный зуд этих буден заныл точно зуб. Я не помню, как рот твой меня целует, Но помню широкую Волгу губ. И только. А утро нарастает мозолью На стертых пальцах усталых ночей… О, какой человеческой болью Задремать на твоем плече.

15 сентября 1916

Принцип перевода

У короля была корона Единственная в мире. Нет! Сегодня вечером влюбленный Ошибся первый раз поэт. От любви зашумело в его голове. Дело было здесь в Москве. У кого-то было ожерелье дорогое. Да, Такое, Каких не бывает, каких не сыскать. Сколько раз оно было воришками срезано, Но назад приносили: оно бесполезно, Оно ведомо всем и куда же такое продать. На пути из театра его теряли в карете, Но на самом рассвете, До публикаций в газете, Его приносил владельцу нашедший… Тук-тук! — Это, кажется, ваше, мой друг?! И вдруг Пропало. Вот тебе на! Была осень, а не весна. Да. Та самая осень, в которой Август нюхает воздух пропахший, сырой. Кто же и как же воры? Чей украдено ловкой рукой? Они его украли И сломали. Разбили. Вынули камни зрачков. Расплавили души золотую оправу. Продали по кускам. По частям, Много клочков, Налево и направо. И только много позже, несколько месяцев спустя, Когда владелец бегал, плача, как дитя, Искал, всё еще не теряя веры, Несколько раз убив себя из револьвера, Он вдруг нашел, закричал, как безумный в больничных стенах: — Держите! Вот! Вот она. Ах! Да, безумец, ты прав! Это облик ее появился, И улыбкою глаз он обрызгал твое бытие. Это в строках моих ее профиль склонился, Этот ритм моих строк — это сердце ее. Не грусти же, мой жалкий, вдруг нищий, загубленный, Не носи ты, как траур, длинный мрак вечеров В глубине своих глаз, муж моей светлой возлюбленной, Да, я был в этой шайке ловких воров. И мне твоя понятна боль, Понятен вопль твой влюбленный. Здесь, право, не причем король И не причем его корона. Всё это клочья старых грез! Только глаза твои, полные слез, Над провалами скорби и просини. Это было в Москве отсыревшею осенью. Протянулась, как в воздухе на шабаш колдунья, Рука времени, мохнатая волосьями дней. Вот уж слева ползет, И ползет новолунье Счастливой влюбленности рыжей моей.