Стихотворения и поэмы

Шершеневич Вадим Габриэлевич

Девочка

Как он много говорит… Он хорошенький.

Лирик

И если вы не понимаете ровнешенько Ничего, Так это потому, что, побивая рекорды, Обогнали в состязания ноги мозга моего Глупых дней запыхавшуюся морду, Но мое сердце не устало И дальше побежит; Оно набирало Бензину, говоря с вами, Очистились его легкие, биплан дрожит, А время спешит Стовековыми шагами. Оно к вам через вечность и два часа прибежит, А

я Буду далеко, перешагивая могилы и гроба! Смотрите, как топокопытит, как роет крылом землю лошадь моя, Как передо мной отплясывает восторг фабричная труба! Уррррра!

На биплане.

Биплан

Тра-та-та-ту-ту-ту-ту-ты-ты-ты! Тррррррррррррррр!

Лирик

Уррррррррра! За мной горрррррода — на ветррррррррровые мосты! Взгрррррррромоздились горрррры!

Биплан

Трррррррррр!..

Лирик летит, и воздух пенится около аэро. На поднятые лица изумленных попадает солнце — и они делаются похожими на большие ромашки, у которых удивление обрывает ресницы… И шум пропеллера сливается со скрипом несмазанной земной оси.

Вечный жид

Трагедия великолепного отчаяния

Маленькой и черной

ЖУК, СКАРАБЕЮ

моей жизни

…Если бы знать! Голодный добывает хлеб трудом. Оскорбленный мстит. Любовник говорит женщине: «Будь моею!» Но я сыт, и никто не оскорбляет меня… Мне нечего достигать — я обречен на тоску.

А. Блок. «Король на площади»

…Marchant vers la terre promise

Josue s'avancait pensif ‘et palissant,

Car il etait dejа l'elu du Tout Puissant.

A. де Виньи. Moоse [6]

6

Направляясь к земле обетованной, Иешуа шел задумчивый и бледный, Ибо был уже избран Всемогущий.

А. де Виньи. «Колыбель»

…Ailleurs! Plus loin! je ne sais oщ.

Lamartine [7]

Каталог действующих:

Поэт. 25 лет. Резкие углы лица. Причесан очень гладко. Немного стилизуется под англичанина.

Бог. Более известен под именем Иисуса. Говорит тенорком. Столько лет, сколько их промчалось или проплелось от Рождества Христова.

Девушка. Дома собрание сочинений Евреинова и Уайльда. Зимой — шубка с шеншилями. Кольцо с бирюзою. Обожает Бердслея и Сомова.

7

Впрочем, дальше! Не знаю куда.

Ламартин

Женщина. Имеет абонемент к Кусевицкому. Смотрела Дункан, но не понравилось. В кафе одна не ходит.

Господины. — Субъекты. — Дамы. — Старики. — Женщины. — Игроки. — Старухи. — Юноши. — И еще разные люди и вещи, которые двигаются, но не говорят и с которыми вы не познакомитесь, а потому я их имен не помню.

Всё здесь написанное случается вчера, сегодня и завтра.

Здесь: в Москве и около. Впрочем: случается повсюдно.

Действие первое

Занавес поднимается и…

Притон. Накурено. Бутылки. Женщины. Вино. Кокаинисты с синяками у глаз. Эстетствующие господины с плохо вычищенными ногтями и дамочки, точно спущенные с цепочки Кузнецкого. Народу весьма и весьма много, но все одноцветные (с виду похожие, похожие один и одна на другого и другую. Словно томы собрания сочинения Брюсова в «Сирине»). Такое утомительное веселье, что спать хочется. Не то ветер, не то ночь стучит расцветающими белыми окнами. Да корни луны запутались в вермишели изысканных духов и растрепанных причесок.

Ведь вот только что вошел вот этот самый господин, а уже оказывается, что он поэт, правда, мало известный, но очень неплохой. Конечно, никто всего этого не знает. Вообще никому ни до кого нет решительно никакого дела. Это совершенно очаровательно. Поэт озирается и как будто что-то вспоминает, припоминает как будто.

Поэт

Вывалился из прошлого просто, как пьяный седок Из розвальней на повороте, где выбой, И какой-нибудь день мною плеснет в рожок, Как волна на утес зазевавшейся рыбой. Обвешанный грезами, как рождественская елка, С уже подпаленной свечами печали душой, Совсем несуразный, но еще зеленью колкий, Я в крест переулков вставлен судьбой. Раскачавшись на жизни, подобно белке, На жизнь другую лечу параболой зари, И руки раскрываю, как часовые стрелки, Когда без четверти три. Прошлое захлопнул на какой-то случайной Странице И нарочно закладку воспоминаний не вложил. А небом уж кинуты стайные Птицы, Словно сетка трепещущих черных жил. Но тоска всё прежняя, потому что такая ж Земля изрябилась улыбкой людей…

Один господин

Не скули и не стонь! На! Понюхай! Узнаешь Пьяный шаг прошатавшихся дней! Ты душу, как руки, протянул в пустынях Этих заселенных городами зал, Но за этот один изумляющий вынюх До земли бы Спасибо Ты миру сказал.

Предлагает ему кокаину в баночке. Поэт роняет, неловкий, трубку, рассыпает кокаин, поднимает вычурно-тщательно порошок с полу, нюхает, нюхает и недоуменно смотрит на тающих окружающих. Чем-то розовым выблескивают его глаза бесхитростные. Для него вытрясенно как-то вокруг.

Третий субъект

Я весь высыпался смехом оттого, что слезы Почти не блестят на концах ресниц-вееров, Оттого, что город, эта серая роза, Опал лепестками увялых домов. И бегают помыслы, хроморукие странники, В Медину придущих столетий прозреть! И в моих зрачках начинаешь ты, странненький, Сединой И мечтой Серебреть. За окном растекается мокрсдь и гниледь, Кнут часов полосует ребра минут, И ты, сюда вшедший, ты должен вылить Себя в этот вечер, как в глыбкий сосуд.

Рассыпает резкая сыпь, резкая сыпь телефонного звонка раздается. Из трубки вылезает дама. Лезет, выволакивает себя и свои туалеты. Видно, что не легко это ей. Но вот, слава Богу, вылезла.

Дама

Мы не знаем: откуда ты? Кем ты вызван? Как сарафанница, поешь ты, скуля. И из красной гортани фраз твоих вызвон Принимает, как морфий, земля.

Поэт

Над городами вставал я кометой, Свежим трудом протекал в кабинет, Но хвоста моих песен в заре разогретой Ни один другой не увидел поэт. Из уютной двуспальной славы, как вымах Огромной руки, я удрал убежать за столетье вперед, Потому что ласки хрустящих любимых Облепили меня, как икра бутерброд. И все недотроги и все позволишни Вылиняли шелками на простыне души моей. И вот у сердца безумные пролежни. И вот я — Язык соловья, А не весь соловей!