Столь долгое возвращение… (Воспоминания)
Шрифт:
Комендатура тем временем усиливала свою бдительность: не зная, как отзовется новое положение в стране на «политических», комендант отдал распоряжение приходить на отметку каждые пять дней, на дом к нам в самое непредвиденное время являлся посланец комендатуры — проверить, на месте ли мы. Среди ссыльных усиленно поговаривали о том, что нас всех собираются перегнать по этапу куда-то вглубь, подальше от железной дороги. А тут еще на все мои письма «на высочайшее имя» приходили ответы, не оставлявшие никакой надежды. Один из них я привожу полностью, как наиболее циничный из всех:
Лазебниковой Э.Е.
Сообщаю, что Ваша жалоба по делу Маркиша Переца Давидовича, адресованная в Президиум Верховного Совета СССР, передана для разрешения в Прокуратуру.
Произведенной
Установлено также, что принятое в отношении Вас решение является правильным и основания к его отмене или изменению не имеется.
Ваша жалоба оставлена без удовлетворения.
Военный Прокурор Отдела ГВП
Капитан Юстиции
(КОЖУРА)
Только ласковые, бодрящие письма нашей «палочки-выручалочки», нашего доброго гения — моей мамы, были нашей единственной отрадой.
В апреле пришла еврейская пасха. Мы решили справить ее по всем правилам. С трудом разыскала я в поселке курицу — весна в казахстанских степях голодная, без овощей, без мяса. Наши новые друзья, Циля и Евгения Исаевна, которых я пригласила к первому ужину-седеру, принесли с собой мацу, которую выпекали в Кзыл-Орде в молельном доме, созданном небольшой еврейской общиной, главным образом из евреев-бессарабцев. Московская посылка, собранная заботливыми руками мамы украсила наш праздничный стол невиданными яствами — селедкой, сухими фруктами и кое-какими сладостями. Пришли разделить с нами праздник и заведующий школой, в которой учился Давид, кореец Пак с женой — учительницей географии, и ссыльный врач грузин Тимур Долидзе, женившийся на «вольной» женщине — враче еврейке Зине Берштейн, попавшей в это захолустье после окончания медицинского московского института.
4 апреля страну потрясла очередная сногсшибательная новость: врачи-убийцы реабилитированы! Они, оказывается, ни в чем неповинны, вся эта история от начала до конца — дело рук вредителей во главе с самим Рюминым, заместителем Министра Государственной Безопасности. Когда по радио начали передавать это сообщение правительства, я стояла в сенях у плиты, торопясь приготовить поесть моим кормильцам — Симон и Юра должны были прийти на перерыв. Вдруг до меня долетела столь ненавистная мне фамилия «Рюмин»! Ведь Рюмин был непосредственно причастен к делу Маркиша. Это он, Рюмин, в сопровождении группы офицеров КГБ приходил к нам в квартиру спустя год после ареста моего мужа — искать «вещественные доказательства» виновности Переца Маркиша. Потрясенная, слушала я голос диктора, повторявшего несколько раз один и тот же текст сообщения. Боже мой! Надо бежать скорее в комендатуру. Ведь я располагаю сведениями о «деятельности» Рюмина: я припомнила все, рассказанное мне в Москве одной из моих учениц по вязанию. Я спасу Маркиша, спасу его друзей и коллег!
Я выбежала на улицу — скорее, скорее в командатуру, к Галлиулину. По дороге мне встретились Симон и Юра. Они тоже уже слышали радио. Но их реакция была более сдержанной, они охладили и мой пыл, однако мы решили все вместе обсудить спокойно ситуацию и подумать, как мне следует действовать. Ночью я написала письмо, которое решила назавтра утром, минуя комендатуру (без разрешения которой мы не имели права отсылать официальные письма — жалобы), опустить в почтовый поезд, проходивший через станцию Джусалы. Измученная бессонной ночью, я рано утром прочитала письмо своим детям и отправилась на станцию.
У самой железной дороги находилась средняя школа Ташкентской железной дороги. Была перемена, на школьном дворе прыгали и шумели дети. Завидев меня и узнав ссыльную еврейку «Коган», — так и утвердилась за нами фамилия профессора Когана, одного из «убийц в белых халатах», они побежали за мной с криками «жид, жид, на веревочке висит». Я не выдержала и — где только хватило у меня сил — как клещами ухватила за шиворот двух малолеток-школьников, кривлявшихся и показывавших мне язык. Как они ни рвались из моих рук, я все же оказалась сильнее и притащила их в учительскую, где пораженные учителя уставились на «знаменитую» вредительницу! «Вы, что, радио не слушаете? — крикнула я им. — Хватит вам издеваться! Вы за все мне ответите, за все!» Меня так трясло, что они перепугались,
поселок Кармакчи, 5 апреля 1953
Многоуважаемые товарищи!
Я, Лазебникова Эстер Ефимовна, жена известного еврейского поэта Переца Маркиша, умоляю вас прочитать мое письмо и не оставить его без внимания.
О судьбе моего мужа, арестованного в январе 1949 года, мне до сегодняшнего дня ничего неизвестно. Все долгие годы следствия (с января 1949 по декабрь 1952) он находился в Москве в Министерстве Государственной Безопасности. Мои неоднократные письменные и устные обращения оставались без ответа. Мои попытки найти следы его дела, а равно и получение решения оказались безрезультатными.
1 февраля 1953 года я и вся моя семья были сосланы в Кзыл-Ординскую область Казахской ССР сроком на десять лет с конфискацией имущества, как члены семьи изменника родины. Это жесточайшее решение было вынесено кликой Рюмина с ведома и согласия бывшего министра Государственной безопасности Игнатьева. Сейчас, когда разоблачена предательская «деятельность» авантюриста Рюмина, цель которого была разжигать национальную ненависть, арест и осуждение моего мужа являются ярким доказательством этих подлых целей. В каких страшных преступлениях должен был обвиняться Перец Маркиш, какими нечеловеческими методами должны были быть добыты его показания для того, чтобы спустя почти 4 года следствия вынести ему страшный приговор — ИЗМЕННИК РОДИНЫ! Не пощадив самого Переца Маркиша, Особое совещание при бывшем министре Игнатьеве, никогда не видавшее в глаза ни одного из членов нашей семьи, заочно решает нашу судьбу и, нарушая советскую законность и уголовный кодекс Советского Союза, где срок наказания семьям изменника родине определяется 5 ГОДАМИ ССЫЛКИ, с зоологической ненавистью оголтелых расистов щедрой рукой подписывает ни в чем неповинным людям 10 ЛЕТ ССЫЛКИ В КАЗАХСКИЕ СТЕПИ. Здесь местное УМГБ не считает возможным оставить нас в областном городе, где мы могли быть полезны, как специалисты и направляет нас в поселок Кармакчи в 165 км. от города. Здесь мы попадаем в атмосферу враждебности со стороны населения и недоверия со стороны местного начальства. Наше еврейское происхождение решает нашу печальную судьбу — нас принимают за семью одного из врачей, объявленных еще в ту пору убийцами и шпионами. Это вызывает звериную ненависть детей местного населения — нас преследуют дикими криками «Абрам, еврей, чтоб ты сдох скорей». Нас забрасывают камнями, не принимают на работу. Мы обречены на моральное и материальное умирание. Мы просим вас, уважаемые товарищи, помогите нам. Заинтересуйтесь судьбой Переца Маркиша и сообщите нам, как бы страшна она ни была. Помогите узнать, где он и жив ли?
Э. Лазебникова
Мучительно долго тянулось время. Мы ждали чуда, которому не суждено было свершиться. Но мама писала нам, что она не перестает хлопотать, что «говорят» о переменах к лучшему, что унывать ни в коем случае не следует. Человек так устроен — он верит. И мы хотели верить, что жизнь наша еще не окончательно погублена. Редкие друзья, оставшиеся нам верными, помогали нам посылочками — кто пришлет крупы, кто сахару. Были и такие, которые помнили, что я еще не старая женщина, что любила в прошлой своей жизни приодеться, и баловали меня новеньким платьем, кремом для лица, духами. И я по сей день благодарна моим друзьям, не давшим мне опуститься, помогшим сохранить веру в себя.
Нашу Лялю мы обнаружили благодаря ее другу по институту, прекрасному, благородному Николаю Рапаю, молодому и одаренному украинскому скульптору, поехавшему вслед за Лялей в Красноярский край, куда она была сослана после того, как ее арестовали 19 февраля 1953 года прямо на занятиях в Киевском Художественном институте. Ляля писала из Долгого моста — деревни, куда она была сослана, — что Николай Рапай приехал к ней и предложил разделить с ней ссылку, жениться на ней. Они поженились и Николай уехал, чтобы добиться академического отпуска на год, а потом вернуться к Ляле.