Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

ВИРА!

И небо всё то же, и так же березы В атласных листьях червонных стоят, И так же осенние бледные розы На астры с улыбкой печальной глядят. И с тем же гляжу я на всё умиленьем, И звуки и краски – как прежде – люблю, И с тою же верой по мокрым ступеням Схожу к оснащенному я кораблю. Но что­то порвалось, но что­то разбито, И пусто по­новому как­то в груди, И уже размах и тревожней орбита, И тускло мерцает звезда впереди. И всё же, засмейся и крикни мне: «Вира!» И якорь взовьется со скрежетом в клюз, И с новой надеждой в неновом уж мире Любовный опять заключу я союз. Смотри, я внимаю! Рычаг кабестана Держу

я с волненьем. Я молод, я чист! Ты медлишь? А! – «Вира!» – Смотри, как гитана Зарылся корабль в голубой аметист!

ПОСТРИГ

Осторожней, угрюмый воитель! Это – жизни последний изгиб, Ты обрящешь для духа обитель, Или ты безвозвратно погиб. Впереди беспросветная пропасть И зеленая ненависть в ней, Не пронижет ее копья лопасть, Не растопчут копыта коней. Потеряешь Спасителев нектар, Обожжет тебя чистый Грааль, И по струнам орфеевым плектр Заиграет тогда уж едва ль. Прочь доспехи, угрюмый воитель, И шелом, и бердыш, и копье! Голубая в Тоскане обитель И забвенье – спасенье твое. Будь Гаутами, Ассизским Франциском, Будь Эоловой арфы струной, Разговаривай с солнечным диском И с журчащей сребристой волной. Пусть без братии будет пустыня, Без апостолов церковь твоя: Чудотворнее станет святыня, И алтарь твой в саду бытия. И не будешь по камням Голгофы Волочить бесполезный ты крест, И твои не рассыплются строфы, Как евангельский бисер, окрест.

* * *

Вырывайте глаза, отрезайте язык, Просверлите железом мне уши: Ко всему я теперь, ко всему я привык, Что растлить собирается души. У меня и без глаз многорадужный свет Там, – в загадочных недрах, – найдется, Да и ярче сияют алмазы планет На глубоком исподе колодца. У меня и язык сокровенный без слов Созидает волшебные песни, Пишет четким уставом из тех жемчугов, Что всех зорь огнеструйных прелестней. У меня без ушей сохранились бы струн Демиурговых в сердце аккорды, А теперь распылит их страданий бурун И тритоньи поглотят их морды. Не увижу я Розы сияющий лик, Не услышу любовные речи, И беззвучным ответный покажется всклик, И во тьме не блеснут ее плечи; Но расскажут ей всё златоустые пальцы И слепого чела пластилин, И очей не увижу, как тухнут зеркальца Из­под осени близкой морщин!

УХОДЯЩЕЕ

Я люблю уходящее, Молодым побежденное: Красота настоящая, – Вековым искушенная Достиженьем страдания, – Мне милей созидания Неуверенных ценностей. Лишь немногое бренности Избегает творимое, Лишь в немногом незримая Создается гармония. Богостильность Авзонии И Эллады мелодия – Позабытых угодия, Одиноких причастие. Никакое ненастие Не повергнет лучистые На земле евхаристии... Я люблю отошедшее, Матерьяльно отцветшее, Но духовно живущее, Умирающе сущее. Одиноко­пустынное, Позабыто­вершинное, В суете непонятное, Навсегда невозвратное, Я, невзрачный, загадочный, Огонек лихорадочный, Окрыленно люблю! 1920

ТОЛЬКО ПОЭТ

Я исступленным бушевал пророком В младенчестве загадочном своем, И в поединок выступал с пороком, Игрушечным жонглируя мечом. Я в ранней юности себя Колумбом Реторт и тигелей воображал, Цветы классифицировал по клумбам И на булавки мотыльков низал. Затем я к мудрецам пошел в науку, – В

магический бескрылой мысли круг, – И испытал всю немощь и всю муку – Идеи титанических потуг. И наконец, остался лишь поэтом, Влюбленным в тайное слаганье слов, Преображающим – небесным светом – Обремененных тяжестью оков. И навсегда я превращуся в струны, Рокочущие славящий псалом, Когда навеет мне Господни руны Тысячеокий херувим крылом.

СИНИЕ НИТИ

Грустно жизни кантилена Стелется по крышам. Небо цвета гобелена – Мавзолея тише. Легкокрылые армады В голубом атласе – Как пасхальные лампады На иконостасе. Синих стрельчатых касаток Пронизали нити – Гобеленов непочатых Бледные ланиты. Серебристо­острым вскликом Их пробуждена, Вновь вещает о великом Уцелевшая струна. Бог один остался в мире: Бог мгновений! Красота! Эта ласточками в шири Проведенная черта! 1921

ЗОЛОТОЙ МОТЫЛЕК

Из милых рук прелестного ребенка Я принял золотого мотылька С эмалью черною на перепонках, Где два горели алые глазка. И вспомнил я, что он под слоем тонким Земли лежал у розы корешка, Как червь беспомощный, – что по сторонкам Вилось противных ножек два рядка. Что знал он о своей грядущей жизни, Когда свернулся в гробовой кокон? Не то же ли, что человек на тризне, Когда возлюбленных хоронит он, И в неподвижном и зловонном слизне Мнит заключенным воплощенья сон? 1921

ТАЙНА­МАТЬ

Тайна­Мать неисповедная, Девственница Божья непорочная! Не проникнет мысль, сиротка бедная, И раба­наука лоскуточная За обители ворота медные, В лабиринты Рая полуночные. Ухищренья разума – безвредные Лишь гаданья девичьи цветочные. Только Божьей красотой вскормленные, Вдохновения везде искавшие, Только словом чистым окрыленные, От полетов к Божеству уставшие, Желчью символов неутоленные, – Мать увидят, из гробов восставшие.

ЗВОНАРЬ

С четырехгранной, мрачной и зубчатой, Из черных скал воздвигнутой звонницы, От бифор вереницею крылатой Уносятся серебряные птицы. Ласкающе в лазури непочатой Колышутся эфирные криницы, – И я застыл над ржавою лопатой, И перестал для Северной Царицы, Для матери родной, копать могилу. Помилуй нищенку, Небесный Царь! Верни пророчице былую силу! Рассей зловонную болота хмарь! Верни меня к вершинному стропилу, Ведь я – пасхальной радости звонарь!

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ

Ave Maria! Пышут Апуаны, Как бурей раздуваемый костер. Горят короны Божьей талисманы – В парче с узором странных мандрагор. Оливок серебристых океаны Покоем странным опьяняют взор. Чернеет град Святого Кассиана, Перерезая звонницами бор. Касьян с Мечи! Тургенев. Дивный, звучный, В страданьях смертных выросший язык! Родителей могилы в глине тучной... Всё, что любил, и всё, к чему привык... Россия – мать! Раба доктрин научных! Россия – труп! Проклятье! Скрежет! Крик!