Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

КИПАРИС

Темнеет шпиль зеленой колокольни Над озером серебряных олив, Возносится от тяжести юдольной В межмирия лазоревый пролив. Отверг он всё земное, недовольный, И, клокотанье страсти замолив, Свечой угрюмой с высоты престольной Горит – и вертикальностью счастлив! Здорово, кипарис, мой братец южный! Люблю я твой классический акрополь, Хотя я сам, за пеленою вьюжной, Равенства злобного стерег некрополь, – Безлиственный, истерзанный, недужный, Но розой до чела обвитый тополь!

ТЕНИ ТУЧ

Как тени туч, по серебру олив Бегущие причудливым узором, Так я, – певучестью души счастлив, – Скольжу по радужным вселенной шторам. Как тени туч по золотому нив Ковру скользят благословенным взором, Так, красотою душу напоив, И я скольжу, не удивляясь шорам. Не спрашивай у шустрых белоручек, Куда

они, откуда и зачем! Они таких не любят недоучек, И потрясут лишь белоснежный шлем, Да свой обронят шелковый обручик, Не объяснив таинственный ярем.

ПРОЩАНИЕ

Тебе, мой городочек Импрунета, Белеющий среди холмов Тосканы, Полдневный звон последнего сонета, Затем, что с нежностию пеликана, – Очам, от адского уставшим света, Ты развернула дивные экраны И исцелила бедного поэта От жизнью нанесенной тяжкой раны. Люблю твою зубчатую звонницу, Колокола певучие твои, Люблю твоей лазоревой криницы Шипучее, бодрящее аи, От скучной повседневности темницы – Стихи освободившее мои.

ЛИНИЯ

Струна я звонкая, Незримо тонкая, Идея, линия, Чрез бездны синие Вдаль устремленная, Несокрушенная. Слегка пунктиром С юдольным миром Соприкасаюсь По временам, И извиваюсь Через Бедлам. Но в бездны синие Струится линия, Как излученная Земли печаль, – Везде плененная, Вселенной вертикаль. 1923

В ЗИМНЮЮ НОЧЬ

Небо – как черная бездна... Вечности мрачные гроты Жутко­таинственно звездны... Жизнь забережная, что ты? Жутко мне в зимние ночи Ребусы Божьи разгадывать, В темные звездные очи С верой погибшей заглядывать... Бегством спасаешься в море свинцовое, Прячешься в волны бумажные... Всуе! Всё те же вопросы суровые, Иглы всё те же и молнии шпажные, Та же беспомощность, та же растерянность, Только за догмами видишь уверенность. Нам же, отравленным ядом сомнения, Вечно меняющим шаткие мнения, Не утверждающим, Не отрицающим, Нам только музыка вещего слова, Красок и звуков и форм океан, Нам только в ритме явился Егова. Мы над погибшей надеждой пеан, Сонно шатаясь, поем, Мы изначальным живем.

МОРСКОЙ НОКТЮРН

Над островом Пальмарией восходит Меж тучами жеманная луна. Ночной зефир меж пиниями бродит, И где­то песнь рыбацкая слышна. Как витязя копье, перерезает Старинной церкви грозный силуэт Кольчугу моря, что, вдали сверкая, В жемчужном плеске мне несет ответ. Здесь утихает вдруг водоворот теорий, И очищается утопий ложь, Здесь вечное лишь светится во взоре, И пред конечным утихает дрожь. Здесь волны пенистыми языками Ряды загадочных выводят чисел, И, занятый волшебным созерцаньем, Уверовал я в прозябанья смысл. Иконы чудотворные повсюду Среди подводных светятся камней, Поэт­подвижник собственному чуду Поверить может, – святости своей. 1924

ПОРФИРНЫЙ БЕРЕГ

За Portovenere – угрюмых, Бесплодных скал лежит гряда, И буйные гигантов думы Колышет синяя вода. Там гротов черных отраженье – Как призрачных драконов тень, Там пиний стойких поселенье Сапфирную возносит сень. Там циклопические скулы Застывших демонов земли, Там Бриареевы аулы И Полифема корабли. А мы на парусе в заплатах Скользим вдоль этих грозных скал, Ища к Нептуновым палатам Надежный каменный причал. И вдруг кровавый призрак знойный Покрыл лазурное стекло, – Кровь разрезает киль спокойный, Кровь зыблет гибкое весло. Причаля к пурпурным ступеням Бесплодных первозданных скал, Мы высадились – и с волненьем Вошли в порфирный Божий зал. Кровавые над нами стены, Как пламенная пасть, висят. На берегу, в жемчужной пене, Разостлан исполинский плат: Как в адских допотопных гнездах, Лежат там тысячи яиц Окаменелых на погостах Каких­то преисподних птиц. Какая страшная свобода В окаменении твоем, Порфироносная природа! Какой божественный подъем Мы от твоих красот приемлем, И, сокрушенные тобой, В слезах и терниях, надземный Псалом немолкнущий поем.

PORTUS VENERIS

1 Однажды, – в первый день творенья, – Когда ваяли элементы В пылу гигантского боренья Пальмарии и Фиоленты, Царили только две стихии: Лазурь небесная, и моря Пегасы дерзостно лихие. Куда­то, с облаками споря, Они неслись, – и тьму сокровищ Их синие хранили гривы. И мириадами чудовищ Лазоревые переливы Кишели царственной пустыни: Драконы, змеи, василиски Из вод, как грозные твердыни, Голов вздымали обелиски. Крылатые ихтиозавры Из страшных реяли пещер, И горл рыкающих литавры Гремели меж прибрежных шхер. И струи едкой, пряной крови Лились из раздробленных лбов В аквамаринные альковы Меж

сталактитовых столбов. В Пальмарии еще доселе Есть голубой подводный грот, Где в час земного новоселья Чудовищный вздымался рот Необычайного дракона С громадным мечевидным бивнем И грозною зубов короной, Яд изливающею ливнем. 2 Но вот, из вечности – однажды – Звезд лучезарных Сюзерен, Художественной полон жажды, Взглянул из голубых морен Межмирья на земной, – орбиты Убогие чертивший, – диск, Где, волнами полуразбитый, Лежал голодный василиск. И капнула из глаз Господних Любвеобильная слеза, И между пропастей бездонных, Как в перстне дивном бирюза, В жемчужницу из перламутра Преобразилася она. И в пурпур пробужденный утра Вдруг бирюзовые глаза – Средь волн накатывавшей пены – В жемчужную сверкнули щель: Венера Анадиомена Вдруг озарила всю купель. Стан розовел меж створок дивный, Облитый золотой волной Кудрей певуче­переливных, Как месяц в облаке ночном. И нежными она перстами Подъяла раковинный свод, – Кариатида в древнем храме Так капитель свою несет. И, вся блаженно улыбаясь, На золотой песок сошла, Стыдливо руки прижимая К девичьим грудкам, что стекла Муранского нежней и тоньше, И к треугольнику с руном Меж стройных бедер, – и на солнце Она стоит, как Божий дом. Гибка, стыдлива, величава, Неотразима для очей, – Ни лебедь будущий, ни пава, Ничто бы не сравнилось с ней. Но ни богов ваятель Фидий, Ни живописец Апеллес, Увы, с восторгом не увидел Прекрасный первоцвет чудес. Ее почуял только – в щели Подводной – тощий василиск, И в брюхе, вздутом как марсели, Послышался веселый писк. И чудо­юдо зазмеилось, Все кольца распустив свои, И пасть огромная раскрылась Над блеском водной чешуи. И, жадно потянув ноздрями Прелестной плоти аромат, Зашевелил дракон когтями, И глаз раскрыл палящий ад. Но вдруг, непостижимой тайной И красотою поражен, Он нежностью необычайной Пред первой из небесных жен Весь преисполнился, – какою Пылает духа кавалер, В мечтаньях ищущий покоя Среди ритмических химер. И весь как был над синевою, – Амура созерцая мать, – Он с преклоненной головою Стал от блаженства застывать. И скоро превратился в камень Зеленовато­черный он, И только глаз влюбленных пламень Горел из сумрачных окон. Пенорожденная со смехом К окаменелому пошла: Час начался ее потехам, Жизнь началась в пучине зла. С улыбкой Анадиомена Неслышно поднялась на круп Чешуйчатого джентельмена, И от шажков змеиный труп На солнце страстно содрогался И в воздух пламя испускал, – И роз меандр распускался, Где легкий шаг ее ступал. Со змея каменного в горы – Из слез рожденная пошла. Куда ни обращала взоры, Цвела польщенная скала. 3 Прошло еще три миллиона Обманчиво­зеленых весен, – И колоннады Парфенона Сверкнули меж агав и сосен. На каменном хребте дракона Великой Греции сыны Воздвигли стройные колонны И фризов мраморные сны. Рукою строгой Поликлета Сваянная Киприда там, Огнем полуденным согрета, Смеялась пенистым волнам. И чаек плачущие стаи Крылатых вили вязь гирлянд, И в мраморных святыни ваях Гнездились в красочный акант. Суровая Христова братья Повергла, ведьмой обозвав, Ее в лазурные объятья На ложе шелковистых трав. Любви Христовой эремиты, – Лишь новая пришла заря, – Воздвигли эллинские плиты В честь рыболова душ – Петра, И христианской Афродите, Пречистой Матери Марии, Служили с радостным наитьем Торжественные литургии. 4 Великим Эросом ведомы, Пришли и мы в Венерин порт. Киприды павшие хоромы, Дракона грозный натюрморт, И моря бурное дыханье, И белых звонокрылок стон, И пенистое вышиванье Между готических окон, – Мы полюбили несказанно За вековечное идей, За лучезарную осанну Вокруг бушующих морей. Любовь – всего первооснова, Пенорожденная – нам мать. У зодчих пламенного слова Своя мистическая стать. Они в любовном единеньи, В слиянии молящих уст, Из первородных сновидений Гранят краеугольный руст Для храма Анадиомены, Мечтой задуманной Христа. Мир зиждим из словесной пены, Мир наши создают уста.

БЕССМЕРТИЕ

Блуждает луч, пленяющий нас ночью, От этих звезд десятки тысяч лет, Прокладывая путь в созвездьях точный, Вливаясь в глаз твой, мыслящий поэт. Ты убежден, что в край блаженства Отчий Попасть тебе, ничтожному, не след, Что нет для душ дороги к средоточью, Что нет потустороннего побед. Но голос сердца не сдается всё же, Его закон – фантазии закон. А он велит лететь – до смерти ложа – Через квадраты темные окон, По вертикали прямо к трону Божью, На творчества лазурный Геликон. 1923

ЖИВОПИСЬ

Сегодня я, коленопреклоненный, Писал свое излюбленное море, – Скалы Петра, закатом озаренный, Хребет могучий в голубом просторе. О, Боже, Ты – художник изощренный! Как пьяные менады в диком хоре, Мелькают краски в оргии бессонной, И лишь с молитвой, – в неустанном споре С упорной формой, – кое­как на лист Их акварелью скромной закрепишь. Смотри, я примитивен, робок, чист: Благоговейней пред тобой камыш Не преклонялся, чем дитя­артист, И Ты его с улыбкою простишь!