Столкновение в Вихре (Reencounter in the Vortex)

Авалос Элис

Последний друг, которого он мог вспомнить, был мальчиком его возраста, которого он встретил, когда был совсем маленьким, и жил в Нью-Йорке. Позже, в Академии, его отец предупредил его, чтобы он не слишком фамильярничал со своими одноклассниками, боясь, что маленький мальчик мог поделиться с одним из друзей тайной своего происхождения, тем, что должно быть скрыто ради чести семьи. Желая угодить отцу, юный Терренс повиновался, приобретя репутацию странного и мрачного человека. Однако, время шло, и он понял: что бы он ни сделал или сказал, ничто не достучалось бы до отцовского сердца. Так что он запер двери в свое на многие годы, вроде протеста против необъяснимого отказа

в отцовском внимании, он решил, что проживет и так.

Но в год, когда он встретил Кенди, все разительно изменилось. Она появилась как раз в тот момент, когда он чувствовал себя ничтожнейшим человеческим созданием в мире, чтобы показать ему, что кому-то он все-таки небезразличен. Это заняло некоторое время, но постепенно, живая молодая девушка открыла замки его сердца, пока не распахнулась последняя дверь, и он оказался открытым свету любви. Все же, любовь, которую она пробудила, была чем-то новым. Непохожим ни на что, что он чувствовал когда-либо. Теплое и сладкое чувство, но вместе с тем тревожное, чего никогда не было раньше. Теперь уже было недостаточно быть рядом с ней и болтать; появилось острое желание объять ее своими руками, ощутить шелковистую кожу ее рук всякий раз, когда он мог поймать их в свои ладони, и пить из ее рта нежнейшие ароматы.

В то время он постоянно искал ее прикосновений, но с ней было действительно НАСТОЛЬКО непросто, что иногда он терял остатки терпения. Все же, он должен был признать, что все эти гонки были восхитительны, и каждый раз, когда он вспоминал те дни, он знал, они не могли бы быть лучше. Позже, длинное разделение прибыло, и тоскующие годы начались.

Но были времена обнадеживающих математических ожиданий и каждого одиночного утра, которое он осознаст, думают, что когда-нибудь он был бы способен видеть ее снова. Годы позже, это поразило его насколько безопасный он был то, что она будет все еще помнить и заботиться для него. Наиболее логическая вещь была бы, чтобы понять, что она могла бы забывать старого одноклассника и заменять его другой любовью, но в его основе он был так или иначе уверен, что она чувствовала все равно путь, которым он делал.

Потом настала долгая разлука, и начались годы тоски. Но это были времена надежд и ожиданий, и каждое утро, когда он просыпался с мыслью, что когда-нибудь он снова сможет ее увидеть. Годы спустя, он поразился, насколько он был уверен, что она все еще помнит и думает о нем. Наиболее логичным было осознать, что она могла забыть прежнего одноклассника и найти ему замену, но так или иначе, в сердце он был уверен, что она чувствовала то же, что и он.

Когда они, наконец, снова увидели друг друга и через письма обменялись обещаниями любви, для него это было время, о котором он и представить себе не мог. Это было и боль, и волнение. Возможно, он был близок к счастью, как никогда раньше. Но его блаженство недолго длилось.

Боль, пережитая в детстве, показалась незаметной и безвредной по сравнению с той, с которой он столкнулся после несчастного случая с Сюзанной.

Почти четыре года непроглядной ночи, катаясь то вверх, то вниз на карусели горечи. Замки его сердца сразу захлопнулись, и он обнаружил некоторую стабильность во всей этой печали.

В том состоянии сердце не боялось боли, ибо оно было мертво. Если и оставались напоминания о жизни, то они были уничтожены в день получения вести о предполагаемой помолвке Кенди. Так что не было того, что могло бы снова нанести ему рану.

По крайней мере, это было то, что он думал до того дня, когда Кенди вновь появилась в его жизни. И вновь возвратилась тоска и бессонные ночи,

оставив такое настроение на многие месяцы. Наконец, однажды он очнулся в просторной белой комнате, и еще раз его жизнь неожиданно изменилась. Казалось, столько всего опять происходит, но в то же время все по-другому и совершенно ново.

Это была действительно странная смесь. Была и радость того, что она рядом каждый день, прямо как в школе, и это постоянное гадание: "любит-не любит". Он снова чувствовал эту необходимость ощущения ее близости к своему телу, новая милая игра флирта витала в воздухе, и множились новые надежды. Прямо как в прошлом... И все-таки это было другое, и эти различия причиняли ему сильную боль.

В отличие от прошлого опыта, на этот раз не было умершего соперника, который, в конце концов, мог быть легко побежден. Наоборот, соперник был живым и здоровым, и что хуже всего, имел много преимуществ над ним: он не был прикован к постели, он мог двигаться и близко подойти к ней почти в любое время, и что самое главное, Ива не за что было прощать - между Кенди и молодым доктором не происходило ничего печального, на нем не лежал груз вины. Принимая во внимание, что Терри в это верил, если бы у него был шанс вернуть Кенди, то сначала он должен был получить ее прощение. Но найти мужество, чтобы сделать такое признание, было для него самым трудным.

В довершение всего, он вынужден был должен признать, что его природные желания могли предавать его в любое время. Он так долго хотел Кенди, и ее постоянная близость была сильным искушением. События принимали не тот оборот, когда дело касалось любви. Школьные дни были временем открытий, но не тех, чтобы найти высвобождение его природным внутренним желаниям: они оба тогда были слишком молоды, и она всегда была слишком застенчива и неуловима. После того, как они наконец увиделись друг с другом в Нью-Йорке, его вина была сильнее желаний, и он не смел приблизиться, зная, что добавление новых воспоминаний сделало бы только хуже неизбежное расставание. И он был прав, то последнее объятие на больничной лестнице все еще саднило внутри.

Но потом это появилось снова, эта движущая сила, и к его страданию, теперь все те потребности были сильнее, чем когда-либо! Это была вина молодой женщины, столь… столь дьявольски красивой! Как можно ждать от него джентльменского поведения, когда каждый раз женщина, такая как она, помогает ему садиться в инвалидное кресло, и он мог крепко обнять ее?

– О Боже, как может сиянье красоты быть так близко к преисподней!
– сказал он себе, хмурясь от одной мысли.

Все же, утро было почти столь же красиво как женщина его сердца, и уверенность в том, что она будет с ним через несколько минут, было таким сладостным ожиданием, что он был уверен - что никакое другое утро не было когда-нибудь так ошеломляюще прекрасно. Он не смог сдержать улыбку, медленно появившуюся на его губах.

– Всегда приятно наблюдать, как солнце вновь появляется на горизонте. Разве нет?
– сказал женский голос позади него.
– Доброе утро!
– прошептала она, и это было, будто Земля остановила свое неумолимое вращение для них обоих.

– Доброе утро, - улыбнулся он в ответ, утопая в зеленом омуте.

– Как ты забрался сюда?
– спросила она, забавляясь его озорством.

– Ну… я… - он запнулся, не готовый давать объяснения, как он оставил постель и оказался у окна.

– Ну же, Терри, - хихикнула она, - это не преступление, но ты должен быть еще осторожным со своими движениями. А теперь подойди, я помогу тебе лечь в кровать, - закончила она, протягивая ему руку.