Столкновение в Вихре (Reencounter in the Vortex)

Авалос Элис

Вечер прошел в атмосфере расслабленности, слов было сказано не особенно много, но это было то, как общались мать и сын, говоря больше своим молчанием, нежели словами. Как если бы длинные годы разлуки, которую они пережили в детстве Терри, помогли им освоить язык тишины. Тем не менее, в этом молчаливом диалоге Элеонора чувствовала, что несмотря на его молчаливость, душа ее сына была все еще в трауре, как это было в течение многих лет.

Элеонора прекрасно знала источник страданий своего дитя, но не могла понять, почему он ничего не сделал, чтобы снять

с себя этот нелегкий груз. Долгое время она держала свое мнение при себе, зная о склонности своего сына скрывать свои чувства от всех, даже от нее. Но тем вечером она ощутила в Терри такую печаль, что не смогла удержаться от разговора.

– Терри, - рискнула она, наконец, заговорить, - могу я спросить тебя кое о чем, сын?

– Да, - ответил он, отпивая простую воду из своего бокала.

– Как долго ты собираешься носить траур?
– спросила она, глядя на черный костюм своего сына.

– Я не ношу траур, мать, - ответил он, выходя из-за стола, немного опасаясь, что мать осмелится затронуть тему, которую он не желал обсуждать.
– Я ношу черное, потому что мне так нравится.

Терри уселся на широкий диван в гостиной матери, надеясь, что актриса не настаивала на разговоре, но его надежды не оправдались.

– Тогда, Терри, - продолжила она, - сколько еще ты собираешься ждать прежде, чем начать жить своей жизнью? Пришло время оставить позади все плохие воспоминания о Сюзанне. Ты так не думаешь?
– задала она вопрос, кладя руку на плечо молодого человека, и садясь рядом с ним на изящную кушетку.

– Ну, у меня есть кое-какие новые планы, если ты имеешь в виду это, - ответил он, не глядя в зеленовато-синие глаза матери.

– А твои планы включают любовь, сын?
– рискнула она спросить.

Будто ужаленный в больное место, Терри встал и подошел к окну, не в силах оставаться спокойным, преследуемый беспокойством своей матери.

– Нет, мать, я не включаю любовь в мои планы, - меланхолическим тоном сказал он, наконец, рассеянно глядя в оконное стекло.

– Терри...
– женщина сомневалась, но все же нашла смелость, чтобы выразить свои мысли, - ты когда-нибудь думал о том, чтобы найти ее?..

– Я не знаю, о ком ты говоришь, - резко ответил он, повернув голову, чтобы наградить мать одним из грозных взглядов.

Элеонора Бейкер обычно была доброй и мягкой женщиной, но сейчас она изо всех сил сражалась, чтобы иметь смелость говорить со своим сыном; и раз она начала, она планировала продолжать разговор до самого конца.

– Да, Терри, ты прекрасно знаешь, о ком я говорю, - сказала она энергичным тоном, который редко использовала вне сцены.
– Ты знаешь, потому что нет другой женщины, кроме нее, о которой ты думаешь.

– Я не хочу продолжать этот разговор, мать, - предупредил он, пока контролируя свой нрав. Он не желал пускаться в болезненные объяснения помолвки Кенди, в глубине души веря, что горести, в которых мы не признаемся, причиняют меньше боли, потому что мы притворяемся, что их там нет.

– Но я думаю, что сейчас нам нужно поговорить, -

настаивала Элеонора.

– Пожалуйста мать, прошу, пойми, - ответил он с последней каплей терпения.

– Понять?
– спросила она, ошеломленная.
– Я прилагала все усилия, чтобы понимать и уважать твои решения в прошлом, хотя очень переживала, видя тебя опустошенным. Я пыталась уважать твое безумное чувство долга, я даже постаралась принять твою помолвку.

– Ты никогда не любила Сюзанну, не так ли?
– он сделал отчаянную попытку уклониться от темы разговора.

– Нет, и это правда, - ее ответ был серьезным.
– Я бы никогда не смогла полюбить того, кто заставлял тебя так страдать, сын.

Я не самая примерная мать, Бог знает, я позволила тебе уехать, когда твой отец обещал мне, что у тебя будет лучшее будущее рядом с ним; это не то, когда ты уже вырос, и я могла бы проявлять ревность. Если бы ты любил Сюзанну, я бы поддерживала и одобряла вашу помолвку с нею, как я одобрила твои отношения с...

– Замолчи!
– воскликнул он, не позволяя ей упомянуть имя, которое было для него как кинжал, вонзающийся в сердце.
– Не произноси ее имени. Никогда!

– Но Терри, - настаивала женщина, тонкие черты которой отражали ее замешательство и боль, - я не понимаю, почему ты так наказываешь себя, когда ты можешь поехать на поезде в Чикаго искать свое счастье. Я знаю, ты все еще...

– ДОВОЛЬНО, МАТЬ!
– заорал он в таком гневе, в каком его мать не видела долгие годы.
– Я сказал, что не хочу говорить об этом, потому что в этом нет смысла. Прошлого не вернуть, и теперь я должен смотреть вперед, и в моем будущем я могу видеть только это, - заключил он, вынимая из пиджака листок бумаги и вручая матери.

Элеонора читала документ, не веря глазам своим. Когда она подняла все еще красивые синие звезды глаз, они были наполнены слезами, а ее дрожащая рука позволила листку упасть на пол.

– Сын мой, что ты наделал?
– произнесла она с печалью и гневом.
– Почему ты идешь на смерть, когда ты мог бы смотреть в лицо жизни, Терри?

– Я поступил в армию, чтобы защищать эту страну, которую я принял как родину, потому что она также и твоя, потому что я здесь родился, и здесь нашел свой собственный путь, - неистово сказал он, - но как вижу, ты не одобряешь мой патриотизм, как кажется, не одобряешь любое мое решение!
– сердито выпалил он.

– Как я могу одобрить такое безумие?!
– воскликнула она в отчаянии.
– Как ты смеешь просить, чтобы мать согласилась с тем, что ее единственный сын собирается на войну!!! Ты жесток, Терри, так жесток!!
– закончила она, ударяясь в слезы.

– Возможно, для мира было бы лучше, если бы я исчез, - бросил он, направляясь к двери, ища автомобильные ключи в кармане.

– Куда ты идешь, Терри?
– спросила женщина, срываясь на крик, осознав, что молодой человек уходит.

– Мы уже пообедали, и поскольку я уезжаю на следующей неделе, у меня много дел, требующих завершения!