Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
— При твоей власти, владыка святый, мы уж вздохнули было. С погорельцев, пока ты ходил в патриархах, недоимок не брали.
— У кого детей больше дюжины, а работники-то ещё не выросли, не вошли в силу, — с тех тоже недоимки не вымучивали.
— Тебя боялись, святейший. Наш ты батюшка! Истинно наш!
— Что прошлое поминать! — весело отвечал Никон. — Помолитесь да выпейте за моё здравие — вот мне и утеха.
Сам кубок поднял, осушил до дна. Бабы обрадовались, пили вино не жалеючи. И опять песни петь, а плясать — шалишь:
— Пей — не жалей! — смеялся Никон. — Христос воскресе! Веселись, Русь православная. Срами врага!
И бабоньки срамили. Ни одна из-за стола сама не поднялась.
Пригнали монастырские подводы, всех уложили на солому, устланную холстами, развезли по деревням, по домам. Каждой бабе даден был узелок: кулич, яички, пирожки и по запечатанной кринке мёду — для мужиков.
Светлая неделя — праздник праздников, но Никон праздновал Воскресение Господне не предаваясь праздности.
Получив от государя, от государыни, от царевича и царевен немалую милостыню, святейший думал над новыми стройками. Всю жизнь строил. В попах — дом для семьи, в иноках — келию, печь. В игуменах — храмы, монастырские службы, в митрополитах — монастыри, в патриархах — размахнулся на всю матушку-Россию. Строил от Белого моря до моря Байкал. Низвергли — строил-таки: Воскресенский монастырь. Спешил возвести на Русской земле Образ Святой Палестины. В Ферапонтовой неволе кресты резал. Прибавлялось воли — острова насыпал, пруды копал, сады сажал.
Теперь Никон принялся устраивать келии.
Великим постом, в неделю преподобной Марии Египетской ударил по рукам со строителем монастырской братии. Иноки подрядились за 672 рубля 26 алтын 4 деньги построить двадцать пять келий деревянных, прорубить в каменных стенах окна. «Большие окна», — оговорил Никон, проделать ходы на стену.
Скотный двор, четыре амбара, избу для рыбной снасти, два огромных погреба ферапонтовскому сидельцу строили мужики из окрестных деревень.
Никон обошёл с Мардарием и с нищим старцем все стройки. Праздника ради остался доволен.
Поднялись на стену, поглядели, как поставлен новый крест. Возле креста толпились люди, увидели патриарха — упали наземь. Никон благословил паломников, послал к ним Мардария: принимать страждущих и алчущих истины святейший начнёт на Фоминой неделе.
— Как тебя зовут-то? — спросил Никон нищего: старец был взят недели три тому назад.
— Соломон, — ответил нищий.
— И была мудрость его выше мудрости всех сынов Востока и всей мудрости египтян! — улыбнулся Никон. — Я тебя и взял-то за имя. Ну, Соломон, реки премудрость.
— Каку?
— Да таку! «Песок морей и капли дождя и дни вечности кто исчислит?»
— Человеку мудровати грех! — уверенно сказал Соломон. — Один есть премудрый. Тот, что Един да в Трёх лицах.
Никон удивился:
— Лучше и сказать нельзя. Ты воистину Соломон.
— Меня Соломоном крестили озорства ради, — признался нищий. —
— Поп дурил, да Бог миловал... Вот скажи мне. Премудрый царь Соломон рек: «Не делайся врагом из друга». А ты бы что сказал?
— Простое: не делай добра, тогда не отплатят тебе злом.
Никон, огромный перед старикашечкой, поглядел на Соломона, как с небес:
— С тобою есть о чём поговорить. Ты, должно быть, много хаживал по городам да весям.
— Много, великий господин.
— Горы видел?
— Хаживал по горам.
— Может, и по морю плавал?
— Плавал и по морю.
— Глядишь, и в Святой земле бывал?
— Бывал, великий государь.
— А родом из каких мест?
— Нижегородец. Мой батюшка с матушкой в Большом Мурашкине жили.
— Выходит, земляки! От Вальдеманова до Мурашкина не больно далеко. Пошли, винцом тебя угощу.
Никого другого Никон за стол не позвал.
Стукнулся яичком с Соломоном, разбилось — у Никона. Святейший засопел, но отошёл быстро: душу пришла пора излить.
— Я отроком, когда Писание читал, — улыбнулся ласково, искренне, — страстно желал с царём Соломоном говорить.
— Я не царь.
— Вижу! Чай, не слепой! — засмеялся, положил руку на руку собеседника. — Иной нищий у Бога больше царя.
Налил Соломону ковш фряжского, сам пил из хрустального кубка, но хитро, пригубливал да усы мочил.
— Завидую тебе, — говорил Никон. — Самое дальнее моё странствие на Соловки. Было далеко, чуть не потонул. Преподобные Зосима и Савватий умолили Господа — избавили от злой гибели. В холодной воде тонуть — бр-р-р!
— А меня, — хохотнул Соломон, — в Мёртвом море с лодки в воду кинули. Я и Бога-то помянуть не успел, а гляжу — чудо! Пал на воду, но в воду-то не вдавливаюсь. Пупок наружу.
Никон снова наполнил Соломонов ковш до краёв.
— Да пребудут в мире чудеса!
Выпили. Старец до дна, Никон лишь ароматы в себя потянул.
— Я ведь на слоне ездил! — вспомнил старец. — А уж на верблюдах намотался — Боже ты мой! На рыбе ездил.
— Как так?
— В Сирии, в монастыре жил. А у отца Анании рыба была приручённая. На его голос приплывала. Ей-ей ездил! Верхом.
— А что ты о людях скажешь? Людей многих небось видел. Есть ли на белом свете люди лучше русских?
— Лучше? — Соломон призадумался.
— Тогда скажи мне вот что. Есть ли на свете человек мерзостней смиренного Никона? Есть ли хоть один хуже меня? Из негров, из арапов, из басурманского племени?
Соломон от возмущения глаза выкатил.
— Святейший, не гневи Бога! Как смеешь понижать себя? Не ты ли Иверскую обитель воздвиг? Не тобою ли воздвигнут на земле Русской Новый Иерусалим? Тебе, свету, не в Ферапонтове бы келии строить, а строить православное царство под Божьими небесами на всей шири земной.