Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
Матвееву хотелось спросить, кто поедет с государем в карете, но сдержался. Пошёл поклониться царевичу.
Фёдор Алексеевич стоял возле своей «избушки». Каретка и впрямь как теремок, а запряжена шестёркой.
С царевичем оба его дядьки, боярин князь Фёдор Фёдорович Куракин и окольничий Иван Богданыч Хитрово.
Матвеев отдал поклоны. Фёдор смотрел на него пристально, нелюбезно.
«Опять что-то наговорили! — Артамон Сергеевич улыбался: злоба Хитрово, Милославских, Куракиных бессильна, покуда возле царя
Царицына карета-каптан, огромная, сундук с завитушками, была запряжена в двенадцать лошадей. Артамон Сергеевич знал: глядят на него со всех сторон. Занавески на окнах кареты были закрыты. Поклонился, пошёл далее, гнул спину перед каптанами царевен-сестёр, царевен-дочерей. Где-то здесь и царевич Иван.
Прибавил шагу, надеясь встретиться с царём в келии игумена, но Алексей Михайлович уже выходил из ворот, за ним четверо: бояре Пронский, Хованский, Трубецкой, крайчий Урусов. Царь сказал Артамону Сергеевичу:
— Пошли в карету, по дороге всё расскажешь.
— Государь, речь об избрании польского короля. Литовские начальные люди зовут на царство твоего сына.
— Что ж, поговорим с глазу на глаз. — И попросил бояр: — Пока дело решается, в другие кареты сядьте.
«Ох! — подумал про себя Артамон Сергеевич. — Ещё четверых завистников нажил».
Карета царя и впрямь была дивная, движение чувствовалось разве что в крови. Алексей Михайлович слушал условия литовских сторонников Москвы и морщился, как от клюквы.
— Старые песни! Зачем Фёдору польская корона? От меня он унаследует и Россию, и Польшу. Пусть ясновельможные паны мне челом бьют!
— У них испокон века на царстве католики.
— Вот и напиши для Юрия Алексеевича, чтоб говорил послам: великий государь Московский и ради обретения всего белого света в католики не кинется! И Тяпкину в Варшаву пошли: если Речь Посполитая хочет иметь государя премудрого, в ратных делах искусного, многонародного... — оборвал, усмехнулся. — У нас не то что в Польше: языков как в Вавилоне. Не стыдно им перед Алексеем Михайловичем чубы-то свои преклонить. Чего мудрить! Изъясняйте просто: государь содержит своим бодроопасным разумом неисчислимые народы в покое, в благоденствии... Ну, ты сам знаешь, что сказать, было бы складно да страшно.
У Матвеева отлегло от сердца: не прогневил царя, но приготовленный вопрос о том, кого посылать на подтверждение Андрусовских статей, был кстати.
— Великий государь, на прошлых переговорах постановили: съезд послов для подписания вечного мира назначить на июнь нынешнего года. Кто сию службу тебе сослужит?
— А кто у нас старейший да первейший? — беззаботно откликнулся царь. — Князь Никита Иванович Одоевский?
Артамон Сергеевич потёр ладонью лоб:
— Государь, Никита Иванович, спору нет, и разумом велик, и заслугами, но все переговоры, какие он вёл,
— Надменностью послов против себя настраивал, — легко согласился Алексей Михайлович. — Князь Никита умаления России, своего государя на дух не терпит. Где бы дать иноземной спеси выказать себя, он свою спесь кажет. Такой уж уродился.
— Кого же посылать?
— Никиту Ивановича, — твёрдо сказал царь. Придвинулся к Матвееву. — У меня к тебе, Артамон, просьба: подружись с Никитой. Тебе среди бояр опору надо иметь.
— Чем же я могу князю угодить?
Царь хитро прищурился:
— Долгорукие отец с сыном посольство в Москве правят, а ты езжай и объяви Никите Ивановичу, чтоб ему ехать в Андрусово с внуком!
— Это с каким же?
— С ближним стольником Юрием Михайловичем. Молод, но умом в деда. Я им весьма доволен.
Артамон Сергеевич поклонился, но тотчас голову набычил — дело бы не страдало.
— Чаадаева к Одоевским надо, а из дьяков — Лукьяна Голосова.
— Сё мастера посольские дела править, — согласился государь. — Готовь статейный указ, Артамон.
Беседа иссякла, и Алексей Михайлович, откинувшись на золочёные подушки, смотрел в окно.
— Хорошие нынче хлеба.
— Тепло раннее.
Матвееву хотелось говорить о важном, мыслью истечь вольной, чтоб и Михалыча в мечты потянуло, но царя сморила дремота.
«Пузо-то у него прёт!» — посокрушался про себя Артамон Сергеевич.
Царь открыл глаза, улыбнулся, рот рукою отёр.
— К китайскому богдыхану надо бы посольство отправить, — сказал Артамон Сергеевич. — Мы ведь в Даурах по реке Амур соседи.
— Господи! Сколько царств у Бога! — Удивление было в голосе Алексея Михайловича, поглядел на Матвеева с любопытством. — Имя-то богдыхана ведомо?
— Ведомо, великий государь: Кан Си.
— Кан Си! — повторил Алексей Михайлович. — А нашего имени в Китае небось и не слыхали.
— Имена великих государей — достояние всего мира.
— Китай весь белый свет шелками выстилает, а по сю пору — полубыль-полунебыль. — В глазах царя заиграло простодушное любопытство. — Я уж сколько лет тщусь завести шёлковое ремесло, да вот беда, тутовник плохо растёт. Китайских надо бы саженцев.
Теперь уже удивлялся Матвеев: ну и смётка у государя. Ему о воздушных замках, а он эту самую полунебыль уже к делу приспосабливает.
Царь поглядел на Матвеева страдальчески:
— Послать-то небось некого. За тридевять земель ведь надо ехать.
— Есть у меня на примете охотник до стран незнаемых.
— Кто таков?
— Спафарий.
— Муж достойный, — одобрил выбор Алексей Михайлович и, выходило, одобрил и посольство.
2