Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
— На ком царство? — спросил он, вперяя глаза в Ирину Михайловну. — Царство, спрашиваю, на ком?!
— На князе Юрии Алексеевиче да на князе Никите Ивановиче, — ответила тётка.
— А кто царь в России нынче, не слыхала? — И кликнул комнатных своих: — Языков! Лихачёв! Одеваться.
— Великий государь, смилуйся! — пала на колени Ирина Михайловна. — Поправься да и царствуй всем нам на радость.
— Одеваться! — нахмурил чистый свой лобик Фёдор Алексеевич.
Его облачили. Прибежал Богдан
— Великий государь, какие будут повеления?
— Позовите князя Долгорукого да князя Одоевского... Где дьяки?
На царя-мальчика слуги поглядывали украдкой и с любопытством. Четырнадцать лет — птенец. Едва живой, а топорщит пёрышки.
Явились князья, с ними думный дьяк Дементий Минич Башмаков.
— Заседает ли нынче Дума? — спросил царь.
— Нет, государь, — ответил князь Никита Иванович.
— Разве в царстве нашем дел убыло?
— Дел, государь, не убыло.
— Вот и напишите указ моего царского величества. Всем боярам, окольничим и думным дьякам приезжать к нам на Верх, в Думу и по всяким делам и в первом часу дня, а выезжали чтоб не как придётся — в шестом часу. Вечером приезд в первом часу ночи, отъезд в седьмом. Людям нужны управа и милость.
— Великий государь! — поклонился огромный Башмаков. — Как быть с приказом Тайных дел?
Царевич вспыхнул: зарумянилось лицо, заалели кончики ушей. Фёдор знал: приказ Тайных дел хозяйственный, но в нём были тайные надсмотрщики за всеми другими приказами.
— Упразднить.
Повисло молчание. Богдан Матвеевич первым спохватился:
— Заготовим указ, ваше величество. Упраздним. А как быть с царицыной обслугой? Уж больно много народу при великой государыне Наталье Кирилловне. Приезжие боярыни, стольники, стряпчие.
— Не убавлять ни единого человека! — Фёдор Алексеевич нагнул голову — бычок упрямый.
— Будет исполнено, великий государь! — расцвёл Богдан Матвеевич, словно иного и не желал услышать.
— Искал ли кто моей царской милости? — спросил вдруг Фёдор, обращаясь к Никите Ивановичу Одоевскому.
— С Неглинной погорельцы челом били. По полтине на семейство дадено.
— Сколько домов сгорело?
— Три дотла. Ещё у двух — кровли.
— Дома дотла, и — по полтине? Нищих, что ли, у нас мало?
— Москва горит часто. Уж как-нибудь выкрутятся.
— Поставить всем трём — каменные дома.
Бояре изумились, но никто царю не возразил.
Фёдор Алексеевич был доволен собой: помог людям в несчастье. Но здоровья доброе дело не прибавило. Отпустив бояр, снова лёг в постель. Всё казалось зыбким: стены, потолок, пол. Царевен, окруживших постель, словно бы перекашивало, вились, как водоросли в речке.
Доктора приносили лекарства, остатки допивали сами, но улучшения
— Ответчика нет за твоё здоровье, государь. Назначь в судьи Аптекарского приказа любезного тебе боярина.
— Разве что Никиту Ивановича? — посоветовался Фёдор.
— Вот и славно! Старейший боярин, нам родня. Артамон Сергеевич избаловал врачей. Иные в друзьях у него. Как им доверять? Пусть Никита Иванович сыщет наилучшего доктора! — И, нагнувшись, шепнула: — Змея Наталья Кирилловна порчу на тебя наслала. Она — больше некому!
В тот же день, 8 февраля, князь Одоевский получил в управление Аптекарский приказ.
Но лечение шло по-старому. Боярин приходил то с Яганом Костериусом, то с Лаврентием Блюментростом, приводил Стефана Фангуданова, Ягана фон Розенбурга, Даниила фон Гадена. Допивал за царём лекарства, а болящему становилось хуже, боли в ногах сна лишили.
Минуло ещё четыре дня. Фёдор Алексеевич лежал пластом. Подступили к Никите Ивановичу тётки государевы — Ирина, Анна, Татьяна, с ними сёстры — Софья, Марфа, Феодосия.
— Спаси наше солнышко, Никита Иванович! — расплакалась царевна Софья. — Ежели нет среди докторов стоящего, скорее выписывай из-за моря умельца из умельцев. Сколько бы ни запросил — зови.
Никита Иванович и сам был в тревоге. Приглашал к себе докторов, аптекарей, спрашивал, какая немочь грызёт великого государя.
Доктора говорили уклончиво, но все сходились на одном: надобно осмотреть болящего подробно — без такого осмотра истину установить невозможно.
Собралась Боярская дума, записали: смотреть докторам великого государя Фёдора Алексеевича в присутствии патриарха Иоакима и бояр.
Осмотр назначили на 14 февраля, но доктора сказали: для пользы дела и назавтра следует повторить консилиум.
Два дня царский Дворец жил тише воды, ниже травы.
Пятнадцатого, после повторного осмотра царя, доктора и аптекари сошлись в Столовой палате и в присутствии патриарха и бояр говорили о болезни и как её лечить. Но прежде им пришлось ответить на вопрос: не от порчи ли напущенной занемог великий государь?
— Не от порчи, — твёрдо, по-русски сказал Яган Костериус, — от природной цинги.
А дальше перешёл на латынь. Переводил его слова Левонтий Гроц.
— Зимой лекарства давать и принимать пристойно лёгкие. А как Бог даст вешнее время, способней лекарства принимать зело, потому что травы из земли проникают и корни прозябают и лучшую мочь имеют. Ножки великому государю — мазать мазью, накладывать пластырь. Вода тонка и противного знака не имеет.
Доктор Лаврентий Блюментрост, друг Матвеева, сказал коротко:
— Великий государь Фёдор Алексеевич болен цингой. Лечить болезнь надобно исподволь, а не скорым временем.