Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
— Голландское государство, помню, как-то длинно зовётся? — Лицо у Фёдора Алексеевича было покойное, доброжелательное.
— Длинно, ваше царское величество: Их Высокомочные Господа Штаты Генерал славных единовладетельствующих вольных Соединённых Нидерландов.
— Посол Кланк, мне доносили, строптивость выказал?
— Не хотел въезжать: господину Кланку показалось, что ему почести меньшие, нежели прежнему послу Борелю. Всё обошлось, великий государь. Прислали Кланку царскую карету. В карете дали первое место — спиной к лошадям. Стрельцов нагнали десять
— А какие посол подарки явил? Я ведь болел.
— Девять лошадей серой масти. Карету с шестью лошадьми. Двадцать четыре фляги рейвейну, сукна двадцать кусков, двадцать четыре серебряные тарелки, шесть блюд, солонку серебряную. Хрустальную посуду, семь сундуков с благовониями. У них же корабли по всему белому свету плавают.
— Хорошие подарки, — одобрил царь. — Встану, погляжу лошадей. Серые-то, должно быть, арабские... А нищих не забывают кормить?
Вопрос был нежданный, взгляд цепкий.
— Великий государь, как ты указал, бедным людям на поминовение души твоего царственного батюшки Алексея Михайловича роздано двенадцать тысяч талеров, в пересчёте — двадцать четыре тысячи рублей. Нищих кормят и будут кормить шесть недель.
— Мне говорили, ты слуга добрый. От твоих стараний большая прибыль казне.
— Денежный двор, великий государь, стоял заброшенный со времён Медного бунта. По моему челобитью твой батюшка великий государь Алексей Михайлович указал завести заново денежное дело. Всякую ходячую монету собирали, перечеканивали, и нынче от той перечеканки в казне сто восемьдесят тысяч рублей. И дозволь, великий государь, известить тебя о серебряных дел мастере Ножевникове. Ранее была ему дана привилегия искать золотую, серебряную и медную руду в северных дальних краях. Искал пять лет — не нашёл, и великий государь Алексей Михайлович пожаловал его и дозволил искать руду на Волге, на Каме, на Оке. Подтвердишь ли ты, ваше величество, старую привилегию Ножевникова? Приезжал он ко мне в приказ, челом бил.
— В руках-то великая надобность! — Фёдор Алексеевич глянул на Стрешнева. — Мы, царское величество, дозволяем Ножевникову искать руды... Я доволен твоей службой, Артамон Сергеевич! — Поднял глобус. — Тут вся земля. Посланник датского короля подарил. Был у меня.
«Наговорил небось с три короба», — подумал Матвеев, но вслух сказал:
— Господин Моне Гей — человек вздорный, пьяница и вор. Учинил драку с Петром Марселисом; добрый твой слуга, великий государь, умер от раны. Мы ожидаем скорейшего отзыва Монса Гея.
Фёдор Алексеевич согласно кивал.
«Кто же за меня доброе слово замолвил?» — думал Матвеев, кланяясь государю. И увидел: Иван Максимович Языков улыбнулся.
3
На огненных рябинах пировали румяные снегири.
Зима удалась пышная. Морозы стояли умеренные, и старец Никон, прогуливаясь по монастырской стене, чувствовал себя бодро.
Последняя присылка
Любуясь снегирями, Никон краем глаза видел спешивших к нему людей. Знать, из Москвы, коли так суетятся. Повернулся и увидел Илариона Лопухина.
Иларион поклонился в пояс:
— Святейший, горе! Самодержец российский великий государь царь Алексей Михайлович на Игнатия Богоносца, двадцать девятого января, мирно почил, отошла светлая душа его в Царствие Небесное.
Никон оглох на единый миг. На него смотрели, ему что-то говорили, а он видел лишь губ шевеление.
Перекрестился, пошёл по стене, смотрел, как снегири роняют в снег алые ягоды.
Поспешил в келию, но забыл зачем. Сидел, подперев голову рукой, глядя в стол.
Иларион Лопухин вместе с игуменом, с Мардарием снова подступились к старцу.
— Великий государь Алексей Михайлович перед кончиной просил твоё святейшество дать ему, царю и самодержцу, письменное прощение.
Никон шевельнулся, поглядел в глаза Илариону, встал:
— Воля Господня да будет! Ежели государь здесь, на земле, перед смертию не успел получить прощения с нами, то мы будем судиться с ним во второе Страшное Пришествие Господне. — Сказал и сел.
В глазах Илариона пыхнул ужас.
Никон снова поднялся, поглаживая ладонью спину.
— По заповеди Христовой я его прощаю, и Бог его простит. А на письме прощения не дам, ибо при жизни своей он не освободил нас из заключения.
Все стояли, не зная, как и быть. Никон вдруг потянулся рукою к шкафчику, открыл, достал стопку и сулею с вином. Налил, выпил. Отёр пальцем усы.
Иларион, игумен, Мардарий пошли из келии. На пороге остановились поклониться. Никон наливал другую стопку. И вдруг заорал, тараща глаза:
— Прощения он захотел! — Хватил стопку до дна.
В Москве царь Фёдор Алексеевич выслушал гордый ответ Никона смиренно. Однако 29 марта в Ферапонтов монастырь на смену князю Шайсупову приехал пристав Иван Ододуров.
Запретил Никону и его старцам свободно покидать келии. Запретил и к ним в келии ходить.
Возобновилось следствие по старым делам. Пошли изветы. Тогда и Никон подал извет. На слугу своего Игнатия Башковского да на дворовую женщину Киликейку.
Москва долго терпит, да решает быстро.
В Духов день, 15 мая, церковный Собор в присутствии воспрявшего от болезней царя Фёдора Алексеевича сначала осудил протопопа Андрея Савинова — духовника Алексея Михайловича, а потом и Никона. Протопопа за многие неправды лишили сана, сослали на исправление в северный Кожеозерский монастырь.
Бывший патриарх Никон уличён был письменными доносами и доносчиками явными в непристойной монаху гордыне, в злых выходках против святейшего Иоакима.
Царь Фёдор Алексеевич с постановлениями Собора согласился, и в Ферапонтов монастырь думный дворянин Иван Афанасьевич Желябужский да архимандрит Павел повезли государев указ.