Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
Пьеса начиналась двумя предисловиями. Предисловия читали «старцы», сидевшие по краям сцены. Оба с накладными длинными бородами, седовласые.
Царское семейство смотрело действо по-новому. Царица уже не пряталась за изгородью, а занимала скамью рядом с супругом, защищённая от взоров только с боков, шёлковыми ширмами.
Алексей Михайлович показывал Наталье Кирилловне на «старцев» и тихонько смеялся:
— Знаешь, сколько лет мудрецам? Одному шестнадцать, другому — осьмнадцать.
Один мудрец прочитал историю Саула,
Второй мудрец рассказал историю отвержения Богом Саула и о том, как пророк Самуил искал среди сынов Иессеевых Божьего избранника, коим оказался овечий пастушок Давыд.
Действо было долгое. Перед зрителями предстали царь Саул и сын его Ионафан, сам Давыд, князь Авенир и великан Голиаф, трое старших Иессеевых сыновей, два посла, десять сенаторов, двадцать воинов, шестеро рабов.
Наталью Кирилловну ужаснул огромный Голиад. Ноги-ходули были обуты в чудовищно большие красные сапоги, руки тоже приделанные и тоже красные. Голова котлом, нарисована на полотне.
Царское семейство поужасалось, поахало, а на другой день — веселье. Комедия о Бахусе, о жене его Винусе и о сыне их Купидоне была ахти как смешная. В действе участвовали десять пьяниц стоячих, трое лежащих, десять девиц. Отец пьяниц, Бардачник с двумя слугами. У Бахуса тоже было двое слуг, да два музыканта, да вестник, да шут, да четыре медведя.
Весёлая комедия была не слишком долгая. И после неё смотрели балет.
Наталья Кирилловна, очень довольная представлениями, пожаловала всем артистам по куску сукна.
— Утешил! — говорил государь Артамону Сергеевичу. — Приезжай ко мне послезавтра. Ты у нас первый ходатай старца Никона. Надо бы избавить его от постоянной дрязги с монастырскими поставщиками.
При этих словах ёкнуло сердце у Артамона Сергеевича, мыслишка мелькнула: «Как просто ездить к царю, когда ты нужен».
Через день, 26 января, Алексею Михайловичу был представлен указ об опальном патриархе Никоне. Указ гласил: брать с девяти северных монастырей на имя старца наличными деньгами — 839 рублёв. Если этого будет мало, царь даст из казны ещё 100 рублёв. Никаких других запросов с монастырей не позволять.
— Доволен? — спросил Алексей Михайлович, озабоченно трогая ладонью лоб.
— Я доволен, — улыбнулся Матвеев. — Был бы доволен святейший.
— Вместе с указом отвезут подарки. Вот список.
Матвеев прочитал: от царя — 100 рублёв, от царицы два меха хребтовых, соболий и беличий, 10 полотен, 15 полотенец; от царевича Фёдора — 100 рублёв, 5 белуг, 10 осётров, 10 лососей, икры — пуд зернистой, пуд паюсной. Ризница, сосуды, три колокола весом в два пуда с четвертью.
— Богато! — Артамон Сергеевич перекрестился. — Суров авва, но, думаю, просияет.
— Что-то мне холодно, мушки мельтешат
— Дозволь, государь? — Артамон Сергеевич положил ладонь на царский лоб. — Горишь! Ложись в постель без мешканья. Я докторов кликну. Что это вы у меня расхворались?! Зима нынче не гнилая, крепенькая, как орешек.
Самому ещё и досадно было: придётся допивать лекарства и за царевичем, и за царём.
Утром Алексей Михайлович лежал на подушках розовый, благополучный.
— Раза три за ночь взмокал.
— Ну и слава Богу, болезнь выходит! — взбодрился Артамон Сергеевич.
— Нынче Златоуст?
— Златоуст, государь.
— Порадуй и ты меня золотой вестью.
— Серебряной могу. Приехал от гетмана Дорошенко тесть его Павел Яненко-Хмельницкий, привёз турецкие санжаки [49] — бунчук, два знамени. Сам гетман Пётр Дорофеевич бьёт челом, чтобы ты пожаловал его, простил и принял под свою государеву руку.
49
Санж'aки — турецкие и крымские символы власти.
— Одним врагом меньше, — улыбнулся Алексей Михайлович, и было видно, как пот бисером выступает на его высоком лбу. — А что для себя желает?
— Просит оставить при его нынешних пожитках и вольностях. Готов служить вовек, не щадя здоровья, беречь от турок да татар города, веси, церкви Божии, но во всём готов быть в воле твоей самодержавной.
Царь полотенцем промокнул пот со лба, с шеи.
— За подданство и за присылку санжаков скажи и послам, и Дорошенке мою похвалу. Прежнюю присягу его перед Серко в правду не вменять. Пусть присягнёт в присутствии Ромодановского и Самойловича.
— Гетманом Дорошенке нельзя быть, — сказал с тревогой Артамон Сергеевич.
— Гетман у нас один — Иван Самойлович. Дорошенке и всем послам жалую Чигирин с округой. Жить может где угодно. Притеснений не будет.
— Его брат у нас в плену, Григорий.
— Вот приедет Пётр Дорофеевич в Батурин, присягнёт, тогда и Григорию — полная воля.
Появились доктора с лекарствами.
Полечился Артамон Сергеевич впрок от горячки, пошёл в комнаты царевича — за Фёдором лекарства допивать.
Спал в ту ночь дома. За государево здоровье тревожиться нечего: русский человек простуду баней лечит.
И на тебе. Вторые петухи ещё не кричали, примчался Лаврентий Блюментрост.
— Плохо великому государю. Надо кровь пускать.
— Так ведь пускали.
— Поехали, Артамон Сергеевич. Боюсь худшего...
В спальне пахло ладаном. Царский духовник протопоп Андрей с кадилом в руках устало сидел на скамейке возле печи. Глянул на Матвеева испуганно, брови домиками.