Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
Погребение отца показалось Фёдору неумолимо быстротечным. Даже в гробе была ему опора, но гроб опустили, и страшно глаза поднять от земли: отныне он самый опекаемый, но и самый одинокий человек в России.
Фёдор не любил мачеху, но горе одно на всех. Когда вернулись в Терем, пришёл к вдове, посидеть, помолчать. И вдруг крик, ярость — протопоп Андрей взбеленился.
— Великий государь! Великая государыня, матушка! — кричал Андрей, брызжа слюной. — Горе мне, духовнику царскому! Горе и нестерпимая обида. Покойный Алексей Михайлович, голубь наш, ведь не получил прощения!
— Что
— Ох, Господи! Ох, Господи! — зарыдала царица, но протопоп не унимался.
— Дайте мне две тыщи войска! Пойду на патриарха-злодея — оружием его убью. А нет — так сами изведите супостата моего отравою или чем! Да я уже нанял пятьсот ратных людей — отмстить за государя.
Анна Петровна Хитрово кликнула стольников, смутьяна взяли под руки, увели.
— Началось, — сказала Наталья Кирилловна, промокая лицо ладонями. — Всякий при вдове нынче ругаться охоч.
— Не посмеют! — Фёдор насупил брови. — Покой царицы — покой царства.
— Государь мой! Фёдор Алексеевич! — прошептала Наталья Кирилловна. — Погляди, как на Петрушу зыркают, — волки.
— Пётр Алексеевич — мой крестник! — Царь поднял голос, и пожелтевшее от болезней отроческое лицо его зарумянилось.
После поминальной трапезы патриарх Иоаким позвал в Грановитую палату четверых ближних бояр: Юрия Алексеевича Долгорукого, Никиту Ивановича Одоевского, Богдана Матвеевича Хитрово и Артамона Сергеевича Матвеева.
— Усопший государь в духовной завещал вам четверым быть возле великого государя ради отроческой младости его.
Хитрово тотчас сказал:
— Боярина Ивана Михайловича Милославского надобно из Казани вернуть. Иван Михайлович — дядя самодержцу.
Первое дело правители решили скоро и согласно — все прежние начальники остаются на своих местах, только князь Юрий Алексеевич Долгорукий берёт себе Стрелецкий приказ, а сын его боярин Михаил Юрьевич — Рейтарский.
Вернувшись из Кремля, Артамон Сергеевич лёг на постель в одежде лицом вниз и плакал, как малое, несправедливо высеченное дитя.
Авдотья Григорьевна не решалась войти к мужу. Артамон Сергеевич заснул и услышал:
— Страданиями очистишь душу свою.
2
Тридцать первого января резидентов иноземных государств пригласили в Посольский приказ. Прошёл слух: сберегателем посольских дел назначен князь Волынский, человек ничтожный, рвущийся к высоким чинам, родня Милославских.
Высоких гостей заставили ждать. Наконец двери кабинета сберегателя открылись, и к резидентам вышел Артамон Сергеевич Матвеев.
Лицо румяное, карие глаза умные, глянул и увидел, кто ждал его падения. Ровным, бесстрастным голосом объявил:
— Двадцать девятого января ко Господу отошёл самодержец всея России и многих царств и земель великий государь Алексей Михайлович.
И на тебе! Слёзы покатились из
Но это был всё тот же Матвеев, держащий узду державного коня.
— На престол взошёл великий государь Фёдор Алексеевич! — сказал звонко, радостно, упираясь взглядом в ненавидящие глаза датского посланника Монса Гея. Этого пьяницу перед Рождеством провезли по Москве в открытых санях ногами вверх — до бесчувствия напился. То был ему урок за вздорные донесения датскому королю о Московии, о боярах. К тому же пьянство Монса Гея было не только безобразным, но и опасным для жизни добрых людей. Томасу Кельдерману голову шандалом пробил, Петру Марселису в пьяном угаре разрезал рюмкой горло.
— Кого же теперь назначат великих посольских дел сберегателем? — Моне Гей спросил громко, весело поглядывая на послов.
— Назначили ближнего боярина Матвеева. Все соглашения прежние в силе, всё остаётся как было. Трудитесь, господа, во благо дружбы между нашими великими государями.
Артамон Сергеевич говорил уверенно, а у самого под ложечкой ныло.
Гром взрокотал уже на следующий день, 1 февраля. Анна Петровна Хитрово, крайчая Натальи Кирилловны, уж такая угодница, знавшая наперёд все желания царицы, лаяла свою повелительницу, как провинившуюся служанку:
— Неча в теремах тебе рассиживаться! Имея совесть, сама бы съехала с царского двора прочь. Натерпелись от твоей дури сиротушки царевичи и царевны. Уж как только не глумилась над Фёдором-то Алексеевичем! Своего пучеглазого Петрушку на трон пыжилась усадить. Бог всё видит!
— Анна Петровна! Анна Петровна! — Наталья Кирилловна собиралась с Петром выйти в сад, стояла, держа царевича за руку, а теперь и загораживала от нестерпимой лжи и ненависти.
— Всё знаю! Сговорились со своим Артамошкой уходить Фёдора Алексеевича. Не вышло?
Подхватя Петра, Наталья Кирилловна кинулась в спальню. В шубе, в валенках — кровинушку свою на постель. Сама как наседка, а всей защиты — икона Богоматери, сняла со стены и загородилась, словно бы щитом. Но никто не шёл.
В сад выйти страшно, оставаться страшно. Слуг — ветром сдуло.
Пётр, сидевший мешком на постели, сказал:
— Жарко. Пошли на горку.
— Пошли! — решилась Наталья Кирилловна. — Что будет, то будет.
А было вот что. Артамона Сергеевича в тот день, когда люди приготовляют себя к Сретению, отставили от Аптекарского приказа. Приехал лекарство за государем допивать, а его в царские комнаты не пустили.
Фёдору было худо, вокруг болящего суетились царевны-сёстры, царевны-тётки. Верховодила государыня Ирина Михайловна. Заказала молебен патриарху. Святейший приехал, отслужил.
Кинулись искать праведников. Вспомнили о старце Иларионе, игумене Флорищевой Успенской пустыни, что во Владимирской земле. Алексей Михайлович несколько раз призывал к себе подвижника. Молитвы старца исцеляли тело и душу. В Москву игумен не поехал, но обещал молиться сорок дней и ночей.
Фёдор Алексеевич, видя возле себя истомлённые заботой лица, да все бабьи, — осерчал.