Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
И хоть был Артамон Сергеевич товарищем боярина князя Воротынского, но боярин и князь заискивал перед худородным любимцем великого государя.
3
Брачная ночь окрылила Алексея Михайловича. Всегда-то был приветлив, а стал ещё легче, душевнее.
Пиры следовали за пирами, но вскоре государь, чутко оберегавший от дворцовых жестоких игр юную супругу, приметил
В Коломенское повезти с гор кататься? Но в Коломенском строился новый дворец, а дворцом Алексей Михайлович собирался удивить и весь свой двор, и, главное, молодую царицу. Чтобы ахнула! Но, с другой стороны, хорошо бы иметь Наталью Кирилловну в сообщницах тайны. Маковок да башенок ещё не ставили, так что, когда дворец явится в полной красе — чуда не убудет.
Позвал к себе на Верх великий государь Симона Ушакова: нет ли в Коломенском какой-либо готовой палаты?
— Есть одна, — обрадовал Ушаков. — Кое-где надо позолотить, перламутром пройтись.
— А сколько нужно времени?
— Пошлю братьев Малаховых с малой артелью, за день управятся.
— Сделай милость! — просиял Алексей Михайлович и тотчас распорядился об устройстве горок, чтоб дух захватывало, но чтоб и упасть было нельзя. И о ночлеге распорядился.
В Коломенское выехал чуть ли не тайно, в одной кибитке с государыней. Кибитка снаружи простенькая, а изнутри песцами обита. Сопровождали кибитку всего пара сотен рейтар, из чинов — один Артамон Сергеевич.
Приехали к недостроенному дворцу. Артамон Сергеевич уже поджидал государя и государыню. Крылечко, у которого остановилась кибитка, поразило множеством ступенек.
— Ой! — изумилась Наталья Кирилловна.
— Сё палата для деток! — улыбнулся Алексей Михайлович, а царица так и вспыхнула: для её деток.
Прошли сенями, каморкою для слуг. И вот — два слона вместо дверей. На слонах башенки. В одной башенке чёрная царица, в другой чёрные воины.
— Сё царица Савская, — пояснил Артамон Сергеевич.
Рядом с ним стояли два мастера. Совсем молодые.
— Егор! — узнал государь. — А тебя как зовут?
— Федот.
— Братья, — подсказал Артамон Сергеевич. — Их трудами расписана сия потешная палата.
Братья поклонились, взяли слонов за хоботы-ручки, отворили двери.
— Ах! — сказала Наталья Кирилловна. — Дом жар-птицы!
Царь просиял солнышком.
Птицы и впрямь взлетали с четырёх углов палаты. Потолок — само небо с частыми звёздами. Крылья и дивные хвосты птиц озаряли золотом углы комнат. Стены же расписаны цветущими травами, диковинными деревьями. На ветвях птахи, среди трав звери.
— Господи! — воскликнула Наталья Кирилловна. — Да ведь это сладкий сон.
— Сладкий сон! — вполне счастливый, подхватил Алексей Михайлович.
— Пожалуй,
Артамон Сергеевич позвал мастеров. Царь спросил братьев:
— Вы откуда родом?
— Из Рыженькой. Из села.
— А чьё село?
— Половина была боярыни Анны Ильиничны, половина боярыни Федосьи Прокопьевны, — сказал Федот.
Егор его поправил:
— Теперь все за Федосьей Прокопьевной...
Государь чуть нахмурился:
— Великая государыня благодарит вас за труды, я тоже вас не забуду, — и повёл супругу на улицу.
Когда вышли, Наталья Кирилловна вопросительно глянула на самодержавного своего супруга.
— Я им родное их село в вечную собственность подарю, — сказал Алексей Михайлович. — Боярынька-то нами пренебрегла, пусть на саму себя пеняет...
У крыльца царственных супругов ждали санки для двоих, но узкие. Сидеть нужно было в рядок. Полозья лебедями, выше головы. Сиденья мехом обиты. Наталья Кирилловна посмотрела на царя:
— Мне куда садиться?
— Впереди. Я править буду.
Сели. Слуги покатили санки на гору.
— Батюшки! — охнула Наталья Кирилловна, увидевши, на какой они высоте.
Далеко внизу Москва-река, с чёрным льдом посредине, далёкий, может, на десятки вёрст отодвинутый высотою горизонт.
Страх не успел до пяток добраться. Санки помчались, ветер ударил в лицо, мир превратился в две летящие полосы, но тотчас и проступил, как из небытия, окружил санки. Они всё ехали, ехали, и обмершее сердце вернулось на место, да только не прежнее, озабоченное, а совсем детское. Ничего в нём не осталось, кроме радости, и хотелось тихонечко вздохнуть.
Откуда-то возникли слуги, подхватили санки, и снова царь и царица оказались на горе.
Полёт, долгая радость блаженного скольжения...
— Ещё! — сказала Наталья Кирилловна.
И потом опять:
— Ещё!
А когда съехали в очередной раз, повернулась к государю, сияя глазами и ничего не говоря.
— Ещё! — приказал Алексей Михайлович.
После катания поехали в деревенскую церковь, и так вышло, что в церкви, в деревянненькой, народу было три старушки, старик да мальчик с девочкой. Народ, прослышав, что царь приехал, хлынул в большие коломенские храмы и прогадал.
Певчих не было. Государь с государыней, со старушками пели, да и диакон оказался голосистый.
— Серафим! — сказала о нём Наталья Кирилловна, и Алексей Михайлович запомнил это. На Пасху отец диакон пел уже в Успенском соборе.
После службы Алексей Михайлович привёз супругу в деревенскую избу. Чистую, полы скрёбаны, без тараканов, с кроватью вместо палатей, но всё было как и положено у крестьян: ложки, чашки деревянные, горшки глиняные, с глазурью. Еда — хлеб да ведро молока.