Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
Артамон Сергеевич был доволен. Гетман держался. В Малороссии должны видеть: Матвеев даже виноватых перед царём в беде не оставляет. Сказал:
— Мысли у Демьяна Игнатовича для государства полезные, но самовольство его — та же измена. Но ведь не исполненная! Мы не Божий суд, чтобы казнить за помыслы.
Князь Яков Никитич бровью дёрнул: куда это Матвеев клонит?
— А скажи-ка, называющий себя царским слугою, — князь сделал долгую паузу, — скажи-ка ты нам, зачем ты государеву посланцу говорил, стращая: «Царь Киев и города Малороссии не
— Никогда такого не говорил! — грянул во всю свою мощь Многогрешный.
И тут в палату ввели стрелецкого голову Танеева. У Танеева был в руках статейный список, зачитал о всех неистовствах гетмана.
Демьян Игнатович убыл в росте:
— Я говорил писарю Карпу иное: «Вот обрадовал нас великий государь своей державной грамотой насчёт Киева». А писарь мне сказал: «Не всему верь, держи свой разум. Брюховецкому тоже грамоты слали, а после того князь Даниил Степанович Великого-Гагин пришёл с войском да и побил Золотарёнка, Самка, Силича. Тут я и начал быть в сомнении. От царских войск страх на меня нападал. В сём виноват перед великим государем, а изменять — никогда!
Князь Юрий Алексеевич улыбнулся гетману:
— Что же ты о речах писаря не объявил старшине, всему Войску? Государю почему не отписал?.. Ты что, сам не знаешь, князь Великого-Гагин Золотарёнка и Самка пальцем не тронул. Войско царское пришло на раду, чтоб вы друг друга не побили. Каждый хутор своего гетмана хотел.
— Я человек неграмотный, — объявил вдруг Многогрешный. — К царю не писал спроста. Писарь сказал, я поверил.
Князь Яков Никитич поискал глазами нежинского протопопа Симеона Адамовича, поспел в Москву расторопный батюшка к разбирательству гетманского дела:
— Скажи, протопоп, гетману то, что своими ушами от него же и слышал.
Симеон встал, перекрестился, поклонился суду, на гетмана глядел участливо.
— Винился бы ты, Демьян Игнатович! Великий государь милостив. Знай себе выкручиваешься. Когда ты меня в Москву посылал, что я тебе говорил? И до этого не однажды: «Держись царской милости. Помни судьбину Брюховецкого. Измена — это как пропасть, шагнул — и погиб». А что ты мне отвечал на это: «Поспешай в Москву, там тебя и посадят».
Гетман встал на колени перед боярами:
— Неистовые мои речи сказаны все в пьяном беспамятстве.
— Если бы ты об измене не сговаривался, — сказал Юрий Алексеевич, — то все грамоты Дорошенко государю бы отсылал.
— Я приказывал отсылать! — встрепенулся гетман. — Писарь не отсылал, а я про то не ведал.
Тонул Многогрешный, пузыри пускал. Артамон Сергеевич поспешил на помощь:
— В Киевобратском монастыре взят переодетый в монаха брат гетмана, Василий. Его везут в Москву. Давайте допросим Василия Игнатовича и решим судьбу обоих.
— Что ж? Отложим приговор, — согласился
Кинулся гетман глазами к благодетелю Артамону Сергеевичу, а тот отвернулся.
Дважды был у пытки гетман Многогрешный. Дважды получил по девятнадцати ударов кнута. При нём пытали полковника Матвея Гвинтовку, клали его руку в хомут. Гвинтовка пытку перенёс, не поклепал ни гетмана, ни себя. Многогрешный показал: на словах об измене среди своих болтал, но с Дорошенко про военные походы не ссылался.
Покоробил Артамона Сергеевича рассказ гетмана о брате Василии. В приезд патриарха Паисия бил Васька челом святейшему, заодно и архиепископу Лазарю Барановичу разрешить от грехов за убийство жены да о дозволении другую за себя взять.
Прощение Васька получил за большую милостыню, а Лазарю да Тукальскому пришлось ему послать по доброму коню. Митрополит запросил и с гетмана посулы: требовал дани с киевских церквей в свою пользу.
— Я отказал, — говорил Многогрешный.
12
В доме Артамона Сергеевича приготовлялся праздничный стол. Изощрённо лакомый, ибо постный, иноческий. Устраивала пиршество повариха Керкира в память о господах своих — о Борисе Ивановиче Морозове да об Анне Ильиничне, супруге его, царицыной сестре.
Все припасы Керкира купила на свои деньги, гостей пожелала видеть знатных у Бога.
— Благодетель Борис Иванович, — говорила она, — любил позвать за свой боярский стол людей самых учёных, самых мудрых. И не для того, чтобы умом перед другими похвастать. Слушал смиренно, в споры не вступал, но уж коли его спрашивали, говорил, не гнушался. Позови, государь, мудрецов, мы с Авдотьей Григорьевной за дверьми сидя послушаем их речи, а ты уж попотчуй братию по-хозяйски.
— Кого же ты позвать велишь? — спросил Артамон Сергеевич. Затея ему нравилась, но вот кто у Керкиры в мудрецах?
— Перво-наперво учителя света нашего Андрея Артамоновича.
— Спафарий. Раз! — загнул палец Артамон Сергеевич.
— Учителя царевича, отца Симеона.
— Симеон Полоцкий. Два!
— Учителя всего Московского царства отца Епифания. Он в архиерейском дому живёт, в Крутицах.
— Славинецкий. Три! — Артамон Сергеевич развеселился. — Ну, дражайшая Керкира, есть ещё мудрецы в Москве?
— Мудрецов много, да все в бегах... А ты позови-ка ещё владыку Паисия. Много бед натворил. Иудей. Всё царство перемутил, но учен, аки змей-искуситель...
— О Лигариде, что ли, говоришь? Зачем на сердечном пиру ненавистный тебе человек?
— Послушать. Чем же он всех обошёл? И других послушать. Что ему скажут, достойны ли славы своей.
Артамон Сергеевич был в изумлении.
— Ай да стряпуха! Дивное дело придумала. Ты — загадка наша и Божие нам дарование. Будь по-твоему.