Столыпин
Шрифт:
Пока врачи во главе с главным петербургским хирургом делали первый осмотр детей, он успел умыться и переодеться в свежий, на счастье, уцелевший мундир.
Под крики неумолкавшей Наташи, под всхлипы задыхавшегося от слез Аркаши, под озлобленный взгляд Олюшки – наказал и последнее, уже врачам:
– Я вернусь через пару часов. Без меня ничего решительного не предпринимайте.
– Да, но у девочки безнадежно раздроблены ноги. Кажется, обе придется ампутировать, причем немедленно, чтобы не произошло заражения, – был неподобающе категоричный ответ.
Столыпин
– Милый профессор! Я не позволю ампутировать эти ножки… – Он припал губами к окровавленным бинтам. – Делайте все возможное, а в помощь… я привезу наше светило… – Он не назвал фамилию, но и без того было ясно, кого имел в виду. – До утра гангрены не произойдет?
– Постараемся, Петр Аркадьевич, видит Бог…
– Старайтесь, мои милые, уж истинно с Божьей помощью… А ты, Олюшка? – обернулся к жене. – Ты после меня поругаешь.
Поцеловав и Аркашу в забинтованный лобик, он вскочил в ожидавшее его парное ландо, про себя повторяя:
«Все посты, все звания… все отдам ради вас, мои ненаглядные!..»
Однако ж заседание правительства открылось ровно в назначенный час и прошло как должно, по полной программе.
XII
В два часа, обещанных врачам и милой Олюшке, Столыпин никак не мог уложиться. Он то и дело связывался с женой по телефону – на Аптекарский остров с курьерами и телефонистами был отправлен новый аппарат, – но там, на другом конце провода, были только слезы, молчание врачей и полнейшее непонимание его положения. Это заседание правительства готовилось давно и проходило в тяжких спорах и муках; оно решало, сможет ли премьер переломить всеобщее тупоумие, оставленное Горемыкиным, и начать задуманные реформы. Там требовали ампутации хотя бы одной ноги – здесь «неспешного успокоения». Столыпин обещал исполнить то и другое – дайте только срок, дайте! С ампутацией можно подождать до утра…
Законы не ждут!
Перед ним лежала целая пачка законов, которые следовало провести через правительство, а потом и через крикливую Думу. И чем лучше, обоснованнее будут правительственные предложения, тем легче сдастся Дума.
Он и от заседательского стола слышал крики дочери, всхлипы малютки Ади – у него ведь тоже была сломана ножка, – но в памяти держал целую пачку законов…
«О свободе вероисповедания…»
«Об улучшении быта рабочих и государственном их страховании…»
«О преобразовании местных судов…»
«О реформе высшей и средней школы…»
«О подоходном налоге…»
«О земском самоуправлении в Прибалтийском и Юго-Западном крае…»
«О неприкосновенности личности и гражданском равноправии…»
И главное в муках задуманное:
«ОБ УЛУЧШЕНИИ КРЕСТЬЯНСКОГО ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЯ…»
Этот закон был подчеркнут красным карандашом; его первым и следовало бы принимать. Но Столыпин знал страх своих министров перед законом, который ставил с головы на ноги все российское землевладение, в первую очередь помещичье. А кто из министров не был помещиком? Не святым же духом живут!
Как и предполагал Столыпин, уже обсуждение
Но они не могли угадать дьявольский план своего премьера. О том знал только далекий от внутренних российских дрязг министр – иностранных, увы, иноземных дел. А потому самый смелый. Да и умеющий держать язык за зубами. Столыпин еще до покушения поделился с ним «военной стратегией». Так она примерно звучала: «Если враг не сдается, его уничтожают». Истинно суворовский натиск! Извольский тогда сказал:
– Петр Аркадьевич… вам следовало бы взять на себя и военное министерство.
– А разве Министерство внутренних дел не в состоянии войны?
Возражать было нечего. Речь шла о повсеместном введении военно-полевых судов; в разгар революции они уже применялись в отдельных районах, что было противозаконно. Теперь суды получали законные основания.
Этот закон Столыпин решил провести под конец заседания, наскоро, чтоб не утяжелять пласт крестьянских дел.
И надо же, военная стратегия прошла!
Но прежде чем ломиться в дверь Думы, следовало заручиться поддержкой Николая II.
XIII
Несколькими днями все же пришлось пожертвовать. Без ампутации Наташиной ножки было уже нельзя…
– Ради сохранения другой!
– Да, может, и самой жизни!
– Петр Аркадьевич, мы не боги…
Со всех сторон молили, требовали врачи. Консилиум! Верховный суд жизни и смерти.
Ольга находилась в полуобморочном состоянии, и ему пришлось единолично решать:
– Согласен… Сохраните хотя бы вторую ножку!
Аркаша тоже лежал в гипсе, но у него был просто перелом – копыта лошадей не успели раздробить ножонку. У него до свадьбы заживет. Вот заживет ли у Наташи?! Да и о какой свадьбе может идти речь у безногой невесты?!.
Несколько тяжких дней он вынужден был оставаться дома… в боковых комнатенках прислуги, за отдаленностью не задетых взрывом. Там и ютилась вся большая семья. Значит, в первую очередь следовало решить вопрос с жильем.
Но это дело не одного дня. А визит к государю нельзя затягивать. Земельный закон не терпел отсрочки. Взяв себя в руки, Столыпин с целой папкой бумаг поехал в Царское Село.
Портфель был тяжел и необычно упруг. За эти дни и с портфелем произошла трансформация: одним знакомым слесарем был вырезан стальной лист, а казенной маскировочной бумагой его оклеил уже сам Столыпин. И вложил в портфель, наряду с министерскими бумагами. Левая рука у него была крепка, да и правая дергалась только в исключительных случаях, когда сильно нервничал. Но портфель-то носят в левой руке? Вот и броненосец!
Нечего над самим собой смеяться. У него шестеро детей, двое из которых калечные, – следует кормильца поберечь? Следует, если не в ущерб делу. Стальной лист – тот же броневой щит, только замаскированный. Сейчас самые бесстрашные рыцари без маскировки в бой не идут.