Страх Мудреца. Дилогия
Шрифт:
Я отступил дальше в «каменное сердце», чувствуя прохладу и обнадеженность вокруг себя.
Хотя большая часть моего внимания была сосредоточена на самоконтроле, маленькая, безумная, лирическая часть моего разума вскочила вперед и заявила: - Никогда не погасишь.
Хотя я облит тобой, я горю.
Движение, когда ты поворачиваешь голову, как песня.
Это как искры.
Это как дыхание, которое волнует меня и любителей пламени огня, который не может не распространяться и реветь твое
Лицо Фелуриан загорелось.
– Поэт!
Я должна была узнать тебя, как поэта, по тому, как двигалось твое тело.
Нежный шелест ее голоса снова поймал меня неподготовленным.
Он не был таким, как если бы ее слова были хриплыми или сухими или жаркими.
Он не был таким безвкусным и вызывающим, как это.
Но когда она говорила, я не мог не знать, что ее дыхание было выжато из ее груди, мимо мягкой сладости ее горла, а затем сформировано осторожной игрой губ, зубов и языка.
Она подошла ближе, двигаясь на руках и коленях по подушкам.
– Ты выглядишь, как поэт, пламенный и справедливый.
– Ее голос был не громче, чем ее дыхание, когда она взяла мое лицо своими руками.
– Поэты мягче.
Они говорят приятные вещи.
Существовал только один человек, которого я когда-либо слышал, чей голос был похож на этот.
Элодин.
В редких случаях его голос заполнял воздух, как будто сам мир слушал.
Голос Фелуриан не резонировал.
Он не заполнил и лесной полянки.
Он был, как затишье перед внезапной летней бурей.
Он был мягкий, как кисточка пера.
Он заставил мое сердце затрепетать в груди.
Говоря таким образом, когда она назвала меня поэтом, она не разъярила меня или не заставила скрежетать зубами.
От нее это звучало, как сладкая вещь, для которой у человека нет названия.
Такова была сила ее голоса.
Фелуриан провела кончиками пальцев по моим губам.
– Поцелуи поэтов лучшие.
Ты целуешь меня, как пламя свечи.
– Она поднесла назад одну из своих рук прикоснуться ко рту, ее глаза горели в памяти.
Я взял ее руку и нежно прижал ее.
Мои руки всегда казались изящными, но рядом с ней они казались жесткими и грубыми.
Я дышал на ее ладони, когда я говорил:
– Твои поцелуи, как солнечный свет на моих губах.
Она опустила глаза и крылья бабочек затанцевали.
Я почувствовал, что моя бессмысленная необходимость в ней ослабла и начал понимать.
Это была магия, но не такая, какую я знал.
Это была не симпатия и не сигалдри.
Фелуриан сводила людей с ума от желания точно также, как я давал тепло от своего тела.
Это было естественно для нее, но она могла это контролировать.
Ее взгляд блуждал по клубку из моей одежды и вещей, неряшливо разбросанных
Они выглядели странно неуместными среди шелков и мягких тонов.
Я увидел, как ее глаза остановились на футляре моей лютни.
Она замерла.
– Мой огонек сладкий поэт?
Он будет петь?
– Ее голос дрожал и я мог чувствовать напряженность в ее теле, когда она ждала ответа.
Она посмотрела на меня.
Я улыбнулся.
Фелуриан выбежала и вернула футляр моей лютни, как ребенок с новой игрушкой.
Когда я взял его, я увидел, что ее глаза были расширены и...
мокры?
Я посмотрел ей в глаза и в один миг озарения понял, какой должна была быть ее жизнь.
Тысячи лет, в одиночестве время от времени.
Если она хотела общения, она должна была соблазнить и заманить.
И для чего?
Для вечерней компании?
На час?
Как долго мог обычный средний человек продержаться перед ее волей до того, как сломаться и стать бессмысленным как верный пёс?
Недолго.
И кого она встречала в лесу?
Фермеров и охотников?
Какие развлечения они могли обеспечить, порабощенные ее страстью?
На мгновение я почувствовал к ней жалость.
Я знал, что такое одиночество.
Я достал лютню из футляра и начал ее настраивать.
Я ударил пробный аккорд и тщательно настроил ее снова.
Как играть перед самой красивой женщиной в мире?
Это было не так трудно решить, на самом деле.
Мой отец научил меня судить по аудитории.
Я начал с «Сестер Флин». Если вы никогда не слышали о ней, я не удивлен.
Это яркая и живая песня о двух сестрах сплетницах, которые спорят о ценах на масло.
Большинство людей хотят слушать рассказы о легендарных приключениях и романтике.
Но что, если ты играешь для кого-то из легенды?
Что, если вы поете для женщины, которая была объектом поклонения для всех смертных?
Вы сыграете ей песни простых людей.
Так я надеялся.
Она восхищенно захлопала в конце ее.
– Еще!
Еще?
– Она улыбнулась с надеждой, склонив голову, чтобы выразить свою просьбу.
Ее глаза были широки, хотели и обожали.
Я играл ей «Ларма и его Алепота», я играл «Дочь кузнеца», я играл ей смешную песню про священника, преследующего корову, которую сочинил в десять лет и даже не назвал.
Фелуриан смеялась и аплодировала.
Она прикрывала рукой рот в шоке и ее глаза смущались.
Чем больше я играл, тем больше она напоминала мне молодую сельскую жену, посещавшую свою первую ярмарку, наполненную чистой радостью, ее лицо сияет невинной радостью, широко раскрыв в изумлении глаза на все, что она видит.