Страх

Христофоров Игорь

Бухгалтер, зная страстишку Межинского, подарил ему новенький рекламный буклет, в конце которого на десяти отливающих лаком страничках красовались последние модели заколок фирмы, а заодно и шепнул пару новостей, которых не было ни в одной газете, как бы ни старались в последнее время журналисты рассказать обо всем.

Минутная стрелка съела еще одно деление, и под тихий вздох двери в кабинет вошел Тулаев. На его обычно жизнерадостном лице странно смотрелись подсиненные усталостью глаза, а бледность кожи вызывала сочувствие и жалость.

– Здравствуй.

Ты чего, заболел?
– спросил, пожимая его руку, Межинский.

– Я-а?
– удивился Тулаев.
– Да вроде нет... Просто спал плохо... Жара же...

– А-а, точно, жара, - согласился Межинский, скользнув взглядом по двум царапинам на шее подчиненного.
– Ну что там новенького по Микки-Маусу?

– О ком?

Бессонная ночь всхлипами, охами и ахами все еще стояла в ушах Тулаева. Большим пальцем правой руки он надавил на ложбину между фаланами указательного и большого пальцев левой руки, чтобы взбодрить, как учили в их конторе, мозги, но ничего кроме боли не испытал. Мозги хотели спать и казались подушкой, набитой мягким пухом.

– Ну как там этого смертника звать?
– в упор посмотрел Межинский.

– Миус, - наконец-то понял Тулаев.
– Фамилия - Миус. Кличка - Фугас.

– Ладно, о кличках потом... Что рассказал брат его однокамерника?

– Брат?.. Да-а, брат... Жалкий в общем-то мужик. Плохая жизнь, грубая жена.

– Не он один такой...

– Ну да-а... В общем, из всего, что он рассказал, самое важное такое: вскоре после того, как брата Куфякова посадили в одну камеру с Миусом, к нему пришло письмо. От Семена, соответственно. Он просил позвонить по телефону и передать привет какому-то человеку...

– Телефон?
– встрепенулся Межинский.

– Он его уже не помнит, - сразу успокоил нервы начальника Тулаев. Письмо забрал через два дня какой-то парень, пришедший к нему. Причем пришел он не домой. Встречу он назначил у касс пригородных поездов Савеловского вокзала. Там и провел первую проработку. Он пообещал не только заменить его брату вышак на пятнадцать лет лагерей, но и ему самому посулил деньги...

– О-о, уже теплее, - с удовольствием достал из пачки

сигарету Межинский, покатал ее мягкими нежными пальчиками и предположил: - Услуга касалась, конечно, Миуса?

– Так точно, - снова надавил скрытую плахой стола левую

руку Тулаев и, кажется, в голове стало чуть светлее.
– Он попросил в письме сообщить, кроме всего прочего, что в их муниципальном районе появился хороший управдом, а им вот-вот должны дать премию...

– А на самом деле?

– Ну, вообще-то управдомов еще при Брежневе отменили.

– Сам помню.

– Вот... А про премию вообще смешно говорить. У брата

Куфякова на заводе зарплату уже полгода не давали. Какая там премия...

– А на что он живет?

– Халтурит. То деталь кому обточит, то гайки на толчке

продаст...

Легкая тошнота сдавила пальчиками желудок Тулаева. Пришлось вздохнуть, чтобы ослабить тиски. В ночном клубе они с

Ларисой

пили джин, дома у него - шампанское. Лариса уверяла, что оно настоящее французское, но он бы голову на отсечение дал, что эту газированную бурду гнали какие-нибудь ушлые поляки. От водки нижнетагильского или муромского розлива голова бы болела в три раза меньше, а слова не заскакивали, как тараканы в банке, одно за другое.

– А что ответил ему из Бутырки брат?
– все-таки закурил Межинский.

– Да ничего особенного.

– Остор-рожные ребята, - выдохнул с дымом Межинский.
– Видать, фильмов про разведчиков насмотрелись.

– После письма с воли об управдоме и премии Миус нарисовал

в камере над своей койкой треугольник, - чуть отклонился вбок Тулаев.

Он не выносил табачного дыма. А сейчас, кажется, не выносил сильнее всего, потому что растекающийся змеиными извивами едкий дым возвращал тошноту вовнутрь него, словно и вправду десятки змей вползали в желудок и выплескивали из своих зубов дурманящий голову яд. Душа просила тишины, успокоения, но ее зов не слышали. Начальники редко умеют слышать души подчиненных.

– Что ты говоришь?
– не расслышал Межинский, вспомнивший о каталоге с заколками. Он так и не успел его толком рассмотреть.

– Треугольник Миус нарисовал. На стене. Над своей койкой.

– Равнобедренный?
– спросил Межинский все, что помнил из курса средней школы о треугольниках.

– Я не видел, - вспомнил неуступчивого майора Тулаев.

Но треугольник это точно. Во-от... Причем треугольник странный, без вершины...

– Правда?

Удивление отбросило Межинского на спинку кресла. Он никогда не думал, что приговоренный к смертной казни способен на повторение курса геометрии. Да и зачем ему это в его в общем-то безнадежном положении? Может, с ума сошел? Где-то Межинский читал, что у людей порой мутился разум от мысли о скорой гибели.

– А он не того?
– покрутил он пальцем у виска.

– Не думаю, - Тулаев вспомнил размазывающие кровь по плексигласу костяшки пальцев Миуса и его ширяющие острыми иглами ярости глазенки и уже самого себя еще раз убедил: - Нет, не думаю. Он в норме. Психопат, конечно, приличный, но в целом, мне кажется, крыша у него не поехала.

– Так, говоришь, вершины нет?

– Семен Куфяков уверял, что нет. Когда он получил первое письмо, ну, где про управдома и премию, то он на левой и правой не сходящихся частях треугольника поставил по точке...

– Мистика какая-то...

– Еще одна точка справа появилась и вовсе без письма. Куфяков однажды проснулся, а она уже есть.

– Ни с того ни с сего?

– Не знаю, в чем причина ее появления. Не знаю, - с радостью увидел Тулаев, что Межинский гасит окурок в пепельнице.
– А вот две точки слева Миус прокорябал на стене после того, как Куфяков получил сообщение от брата, что тот вселил в его квартиру двух квартирантов.

– На самом деле, небось, никого и не вселял?
– догадался Межинский.