Страх
Шрифт:
Языком Куфяков попытался увлажнить губы, но с таким же успехом он мог бы протереть их наждаком. Нечеловечески хотелось пить, но чтобы утолить жажду, нужно было встать, обойти стол, открыть кран и нагнуться к нему, а он сейчас уже, кажется, ничего не мог, кроме как сидеть.
– Держи, - смахнув окурки на пол, гость положил перед Куфяковым тетрадный лист бумаги и шариковую ручку.
– Надо братухе твому весточку забацать.
– Пи...письмо?.. Дак нельзя же! Месяц ишшо не прошел, - еле выговорил Куфяков.
– Уже прошел. Я проверил. Не боись.
Гость взял ручку и сам вставил
– Напишешь - дернешь свои двести наркомовских. Сукой буду... К тебе это... из ментов никто не подползал?
– С какой стати?
– округлил Куфяков плавающие в крови серо-зеленые глаза.
– Ну мало ли...
Куфяков сразу вспомнил вчерашнего гостя. Тот с первой минуты встречи перепугал его, показав жуткую красную "корочку", и Куфяков, не таясь, выложил все об этом сидящем сейчас напротив него парне с холодными пронзительно-могильными глазами и так не подходящей к его лицу лысиной. Неужели бандюга узнал что-то о визитере из "органов"? Или просто, как они сами, блатняки, говорят, брал на понт?
– Ну давай, пиши...
– А чего калякать-то? Вроде ничего и не случилось...
– Короче, сначала приветствие братану пропиши, - приказал парень. О-от так... Теперь про свое здоровье...
– А чего про здоровье-то?
– Болит чего?
– Ну, голова...
– Вот и пиши: башка стала болеть... О-от молодец! Теперь
про жену напиши. Ну что ты пялишься? Давай калякай: работает все там же, смены все больше ночные... О-от молодец!
– Глоток хоть дай, - скосив глаз на криво наклеенную этикетку, взмолился Куфяков.
– Заработать еще надо, - отодвинул бутылку локтем к подоконнику гость.
– Теперь пиши слово в слово, как я гнать буду, - он закатил глаза под потолок и медленно, будто рыбак удочкой, стал вытягивать из себя слова: - Новые квартиранты в твоей фатере порядок уже навели. Хорошие ребята попались. Управдом на них не обижается...
– Какой управдом?
– часто-часто заморгал Куфяков.
– Их
уже сто лет как нет. Теперь начальники РЭУ...
– А ты пиши да помалкивай, - укоротил его гость.
– Накалякал про управдома?.. О-от молодец! Теперь скреби пером дальше: к тем двум квартирантам я подселил еще одного...
Мутным недоумевающим взглядом Куфяков вобрал в себя небритую физиономию парня, странную для такой жары куртку и чуть-чуть посопротивлялся:
– Квартира ж у братухи пустая стоит. А ты про третьего придумал.
– Так надо, батя, - показал желтые, похожие на зерна
спелой кукурузы, зубы гость.
– Придет время и в натуре подселишь. Сукой буду...
Если долго смотреть на такие зубы, то кажется, что они начинают вгрызаться тебе в шею. Куфяков сглотнул обиду, опустил взгляд к кривым строчкам письма, почесал черным ногтем указательного пальца кадык, утыканный щетиной, и сам уже попросил:
– Диктуй, чего еще писать.
– О-от молодец!
– восхитился гость и замаскировал свои лошадиные зубищи обветренными губами.
– Пиши, Достоевский, дальше: еще про одну болячку я тебе, братан, не писал...
– Про какую?
– Пиши: сильно у меня нос заболел. Так заболел, что хуже
уже нельзя.
–
Пальцем с черным ногтем Куфяков потрогал переносицу. Два раза батя в детстве перебивал ее, разок уже в юности тяпнули в пьяной драчке. Но сейчас-то нос не болел. На языке повис вопрос, и Куфяков с трудом не пустил его изо рта. Каждый вопрос отнимал время, а внутри горела сушь пустынная, да гудели в голове колокола. Как поминали кого.
– Написал.
– О-от молодец!.. А теперь слова прощания изобрази. Ну, чтоб как обычно, как во всех ксивах... то есть письмах до этого.
Приподняв над табуреткой плотный утюжистый зад, гость
осмотрел двор и спросил, не поворачивая головы:
– Жена твоя когда с работы приходит?
– Чего?.. А, супружница...
– еле разглядел Куфяков стрелки часов на стене.
– Да где-то через час.
– На, - положил гость на стол конверт.
– Адрес напиши. Ты что думаешь, я его в клюве в Бутырку потащу?
– Подай стакан, - не поднимая головы, попросил выводящий цифры "учреждения" на конверте Куфяков.
– В шкафу стоит, рядом с чашками.
Вчера, после разговора с лысеющим парнем из ФСБ, он сразу ушел в пивнушку и со страху так надрался, мешая пиво с водкой, а водку с пивом, что когда приполз почти бездыханным домой, то застал жену уже уходящей. Поскандалил минут десять и остался один. Ни водки, ни пива не было, и он с час просидел на кухне, выкуривая сигарету за сигаретой. Потом все-таки вспомнил про заначку в ботинке, сбегал в киоск, купил "йогурт" пластиковый двухсотграммовый стаканчик "Столичной", опрокинул его в себя и на этом подсосе еле дотянул до койки.
– На. Заработал, пролетарий, - налил стакан до краев гость. Спасайся, пока я добрый...
Синими губами Куфяков пробормотал: "З-за твое з-здоровье", омочил их высушивающей влагой, жадно выглотал порцию, аккуратно поставил стакан рядом с бутылкой и с удивлением увидел, как желтым осенним листком сжимается бутылка. Он вскинул глаза на гостя, а тот тоже, превращаясь в истлевающий лист, стал желтеть и сворачиваться. А за ним - кухня, а за кухней...
Страх подбросил Куфякова со стула, но спасти уже не мог. Желтое вокруг него сменилось черным, и он рухнул на пол, ударившись виском об угол стола, но уже не ощутив ни виска, ни этого угла.
– Кранты, - тихо произнес гость.
Обойдя стол, он согнулся над Куфяковым, посмотрел в его слепые открытые глаза, хмыкнул, вернулся к бутылке, протер ее и стакан платком, потом протер ручку на двери шкафчика, не касаясь окурков, забрал письмо и конверт и тихо вышел из квартиры.
20
Рейдовый гидрографический катер - хлипкое суденышко. Тридцать метров в длину, пять в ширину. Две грузовые стрелы спичками торчат под углом в сорок пять градусов. Одна - в нос, вторая - в корму. Инфарктный дизелек еле ворочает поршнями. Если посмотреть на скалистый, густо облитый зеленовато-фиолетовым мохом берег, то создается впечатление, что катер стоит на месте, что он намертво прилип к слюдянистой серой воде и уже никогда от нее не отклеется. Но если обернуться к рыжему, китовьей спиной торчащему вдали из воды днищу перевернутого сухогруза, которое медленно увеличивается, то мираж неподвижности исчезает.