Страхов много, смерть одна
Шрифт:
Мне.
Уже.
Конец.
Я глотал слезы и все сильнее сжимал ее костлявую руку.
………………………………………………Она пришла ближе к полуночи. Фиалки были вплетены в ее длинные черные волосы. Она стояла в синем платье в пол и смотрела на меня взглядом своих окровавленных глаз. Мне кажется, она не насытилась. Я улыбнулся и схватил сломанный револьвер цыгана с полки, но буквально сразу передумал. И протянул ей обоюдоострый длинный нож.
– Я все взял на себя, милая.
Случай в Петербурге
Санкт-Петербург,
Церковь
Апрель 1837 года
На Петербург медленно опускалась ночь.
Темная шаль сгущающихся сумерек накрывала мокрые городские улицы. Под ее покровом уже не видно было мрачных туч, застивших небо над столицей всю последнюю неделю. Не видно было и крыш домов, по которым непрестанно барабанил дождь. С наступлением темноты ветер усилился. Завывая в холодных переулках, он покачивал мачты чадящих фонарей и разгонял запоздавших прохожих.
В этот вечер отец Александр задержался в церкви допоздна. Приготовления к утренней службе затянулись. Он спешил, делая последний обход и задувая свечи. И поначалу не расслышал тихий стук в дверь. Священник вздрогнул от неожиданности, когда стук повторился. Выхватив из кандило последнюю горящую свечу, он направился к выходу. Минуту продолжалась тишина. Клирик стоял, прислонив ухо к замочной скважине, и пытался в шуме ветра уловить хоть какое-то движение. И вдруг услышал:
– Умоляю вас, откройте…
– Что? – свеча пошатнулась в руке священнослужителя. Он отошел назад.
– Заклинаю всеми святыми, пустите меня в храм…
– Кто вы?
– Я такой же, как и вы… тоже священник, отец Мирон, – отрешенный и полный трагедии голос дрожал. – У меня есть свой приход под Кингисеппом. Я здесь по недоразумению господнему… Наказанный презрением Всевышнего, я вынужден скитаться, – за каждым словом чужака чувствовались слезы.
– И вы хотите, чтобы я пустил вас в храм? На дворе ночь. Вам следовало бы ступать по своим делам. Возвращайтесь, куда шли.
– Сюда и шел. Я молю о прощении Всевышнего, – голос стал прерывистым и хриплым, словно говорившему не хватало воздуха.
– О каком прощении вы говорите… Почему именно здесь? Я служитель церкви Симона Кананита, но не Господь Бог, чтобы прощать! – отец Александр замолчал, ожидая ответа на свою громкую тираду. Но услышал тишину.
– Уходите прочь, – буркнул он и зашагал обратно в зал.
По дороге он думал, что все это ему почудилось. Служение истощает нервную систему. Это он понял наверняка, ведь последний год дался ему особенно тяжело. Год был богат на мертвецов, и каждое отпевание давалось ему тяжелее предыдущего, забирало много сил и энергии. Отчего он становился раздраженным и почти не реагировал на просьбы прихожан.
Мало ли что после всего пережитого могло ему показаться в темном помещении храма? Да и возраст. В его годы слух оставлял желать лучшего.
– Пусти меня внутрь, церковник!
Дикий, угрожающий крик сотряс стены храма и дверь, в которую чужак начал судорожно долбиться. Где-то вдалеке послышались раскаты грома.
– Ты что не слышишь, тварь?! Пусти меня немедленно, а не то вся местная
Отец Александр почувствовал, что теряет остатки хладнокровия. Страх приближался к нему стремительно и беспощадно.
– Приход давно закрыт. Убирайтесь, – промямлил клирик и подумал о том, что таким голосом мог отогнать только мышь.
На поверку обычный сумасшедший, место которому в палате «больницы для скорбных главою». Но от чего тогда так сердце прыгает в груди, и пальцы леденеют, хотя и держат горящую свечу?
Вдруг раздался звон бьющегося стекла. Шум дождя и ветер ворвались в храм.
– Пожалуйста, пустите меня, – злобный вопль сменился мольбой. Теперь его обладатель стоял у разбитого окна. В колышущемся пламени свечи священник увидел его лицо. Неприятное, рыхлое, в ужасных морщинах и оспинах, и совершенно безумные глаза. Его трясло словно в треморе.
– Мне нужно внутрь, – незнакомец был жалок. В истрепанной черной рясе, насквозь промокший, он продолжал трястись и плакать.
– Вы должны меня пустить… Сам я не могу… Мне нужно, чтобы вы пригласили меня и позвали епископа. Хотите, я встану перед вами на колени?
– Что вы несете? Вы в своем уме?
– В церкви дьявол не имеет надо мной той власти, которую он имеет здесь. Пустите. Вместе мы избавимся от него. Amen, amen dico [6] ! Вы мне поможете?
6
Amen, amen dico! (лат) – истинно, истинно говорю.
– Дьявол? Вы уверены?
– Святой отец… прошу… иначе будет поздно… иначе я сам стану дьяволом! Секунда промедления и снова зверский рык.
– Отопри свою гребаную дверь, мразь! Иначе я сожгу тебя вместе с твоей сраной богадельней!
Хозяин прихода перекрестился и почувствовал, как по взмокшему затылку стекают капельки пота. Он провел по лысине ладонью, улавливая дрожь в пальцах.
– Я загрызу тебя заживо, скотина Назорея! И когда мои зубы вопьются в твое горло, ты захлебнешься собственной кровью! – голос безумца был омерзителен и груб. Отец Александр никогда раньше не слышал столь бесцеремонных ругательств в свой адрес. Но он не стал отвечать на оскорбления. Здраво рассудив, что ночной гость – явно сбежавший из лечебницы душевнобольной, он поднял свечу над головой, освещая себе путь, и двинулся в покои церкви, не обращая внимания на раздающиеся позади крики.
– Я доберусь до тебя, церковник! Ты споешь «отче наш» с разорванным горлом! Совсем как тот пес на похоронах Назорея!
– Господи, святой отец, помогите мне… Умоляю! Вызовите епископа, заклинаю вас! Меня надо отчитать… Меня надо отчитать… Вы можете это сделать? На мне печать дьявола… Он уже почти месяц со мной. Он завладел мною. Еще там, в моей церкви… Еще совсем чуть-чуть, и он меня доконает. Ради всего святого, помогите мне вернуть мою душу…
Такая смена настроения только убеждала служителя церкви в сумасшествии вторженца, назвавшегося отцом Мироном. В этом типе явно было две личности, два человека. И отец Александр не знал, что ответить, как быть.