Страницы моей памяти
Шрифт:
Зато похороны Борису устроили пышные, перекрыли улицу, впереди ехали мотоциклы, и похоронили его почти в центре Москвы в Лефортово, на старом немецком кладбище. Я не был на его похоронах, так как в это время уже был в Арктике.
Когда Борис умер, ему было ему 39 лет. Он Лиле никогда не рассказывал о своей работе, лишь однажды признался, что ему приходилось стрелять в затылок, когда вёл арестованных на допрос. Это же в 1938-39 годах и он оказался в самом пекле. И что, он мог не стрелять в какого-нибудь врага народа командарма или троцкиста? Его самого бы тогда убили. Вот за это он и поплатился жизнью. Был
Ненастоящая зима
Сейчас, когда в Иерусалиме я живу уже не первую зиму, с особым чувством вспоминаются настоящие русские зимы, с большим снегом и крепким морозом.
Я родился в Арзамасе, в Нижегородской области и все свое детство и юность провел в этом городе. Вот там была зима – так зима! Всю зиму лежал снег и держался мороз. Зимой все вокруг ходили в валенках и без всяких галош, о которых и понятия не имели. Если валенки протаптывались, то их снизу подшивали войлоком. И так всю зиму, то есть - до конца марта.
Снега всегда было много. Помню, что по бокам дороги была проложена лыжня, и мы на лыжах по ней катались всю зиму. Когда я учился уже в старших классах, то на лыжах по вечерам мы катались с девочками.
Весной, когда накопившийся за зиму снег таял, то повсюду текли ручьи, полноводные, как реки, - не перешагнуть. Мы, дети, в таких ручьях пускали кораблики, сделанные из бумаги или из древесной коры.
Зимой 1942-43 года, я был уже в армии, начинал свою службу в зенитном училище, расположенном в городе Горький (сейчас это Нижний Новгород). Служба моя, она же и учеба, проходила в зенитной батарее над Окским мостом, там, где Ока впадает в Волгу. В этом месте у великой русской реки очень крутой и высокий обрыв. Зимой весь этот берег был занесен глубоким снегом.
А на том берегу, в районе города Горького - Канавино, почти на самом берегу реки, был дом моей тети Иды.
Но для меня было невозможно получить у начальства разрешение навестить тетю Иду. Увольнительных записок, без которых курсанты не могли выйти в город, нам не давали, потому, что мы находились на круглосуточном боевом дежурстве. Да и добираться до дома тети Иды по всему городу, ехать в круговую на трамвае было очень долго, примерно часа полтора. А тут рядом ее дом, только надо спуститься вниз к реке, а потом перейти на другой берег по льду Оки.
Снега той зимой в Горьком было очень много. Я подворачивал полы курсантской шинели между ног, сжимал ноги и прыгал в сугробы, которые были выше человеческого роста. Одну, две минуты я катился кубарем вниз, и вот уже я внизу на берегу Оки. Оставалось отряхнуться и бежать через Оку по льду.
Правда, возвращаться потом было намного труднее, потому что на этот раз приходилось карабкаться вверх на берег, с которого так легко было катиться. Забирался обратно я по бесконечной деревянной лестнице, занесенной снегом, на которой не было, наверное, половины ступенек. Правда, у этой лестницы были почти целые деревянные перила, но, все же, преодолевать заснеженную кручу было нелегко. Вот это была зима!
Конечно, походы к тете
Потом, когда меня оправили в военно-десантные войска в Калининской области, там тоже зима была как зима. Жизнь на фронте была нелегкой и мы вынуждены были порой рыть норы в сугробах и ночевать в этих сугробах.
Следующей зимой, 1944 года, я уже был в училище в городе Белорецке, на Урале, Там тоже зима была настоящей и снегу навалило очень много.
Поэтому, когда после Ленинградского артиллерийского училища в январе 1945 года я попал в Польшу, а затем - в Германию, то всё удивлялся: разве такие мягкие зимы бывают?!
Так вот, почему я об этом вспомнил Зимой 1945 – 46 года меня с моим сослуживцем отправили в командировку. Собственно к зиме эта командировка отношения не имела, поэтому о ней – на следующей страничке моей памяти.
Партсобрание
Итак, зимой 1945 или в начале 1946 года нас, вдвоем с моим приятелем, отправили в местную командировку. Мы должны были осмотреть немецкий артиллерийский полигон и сделать заключение о пригодности его для использования советскими войсками.
Рядом с полигоном находился маленький городок Альтенграбов. Удивительно, что я до сих пор помню название этого городка.
В этом месте, как практически и в любом немецком городке, была пивная. Мы решили зайти в пивную и выпить пива. Еды в таких пивных, насколько я сейчас помню, уже не было, так как всего полгода назад закончилась война.
Пивная представляла собой очень аккуратный и приличный зал, более походивший на большую комнату со стойкой у стены и множеством столиков. Однако, на этот раз, все столики были заняты и за столами в пивной, почему-то, сидели одни мужчины.
Мы подошли к стойке, и я попросил: «Битте цвай бир»[20].
Однако хозяин мне по-немецки вежливо ответил: «Извините, у нас здесь партийное собрание».
Поскольку такое собрание сильно отличалось от наших партийных собраний, то я часто вспоминаю этот эпизод моей жизни, а также то, что партия Гитлера в свое время была создана в другой пивной – в Мюнхенской[21].
Дрезден
В Мюнхене мне бывать не пришлось, а вот в Дрездене пришлось.
Дрезден был сильно разрушен, так как союзники в конце войны, несмотря на то, что исход войны к тому моменту уже был предрешен, его сильно разбомбили.
Причина, по которой я ездил в Дрезден, была довольно оригинальной.
Комбриг, в свое время снял меня с должности адъютанта, но, порой давал поручения различные поручения личного характера. Думаю, что это происходило благодаря моей поездке в Москву за его женой, которой я тогда помог приехать в Германию, хотя этого оккупационные власти ещё не разрешали выезд жен в Германию к своим мужьям.