Страницы моей памяти
Шрифт:
Полгода службы в танковом полку – один из тяжёлых периодов в моей жизни.
В Барановичах я жил без семьи, все мои близкие оставались в Слониме, в 60 километрах от Барановичей.
В те годы у меня был мотоцикл. Им можно было пользоваться, но он, как и все советские машины, мог в любое время отказать. Поэтому расстояние между Слонимом и Барановичами, незначительное для современной техники, в то время казалось намного более труднопреодолимым.
Помню, что летом, когда я вместе с танковым
И вот мы поехали на мотоцикле домой, дорога была хорошая, по обеим сторонам дороги стоял красивый сосновый лес. Но вот мой мотоцикл остановился. После бесплодных попыток его завести, мы с Сашей покатили мотоцикл – до Слонима оставалось километра четыре – пять.
В лесу стало темнеть, движения на дороге никакого. И мой сынишка, которому было лет 11-12, говорит: «Папа, я боюсь». Но тут, на наше счастье, мы видим, что по дороге в сторону Слонима едет грузовик из моей части, в кузове которого ехали наши офицеры. Они легко закинули в кузов мотоцикл, посадили нас и довезли домой.
Вообще за эти полгода в танковом полку мне досталось немало хлопот, но в целом впечатления от этого периода моей жизни остались хорошие.
Например, проводились у нас учения по мобилизационной готовности. Выезжали мы в лес, разворачивали медицинский пункт, и к нам, в соответствии с мобилизационным планом, прибывало пополнение из местных жителей. Прибывающее пополнение в большинстве было пьяным, ну как же – война!
Прибывающих надо было помыть и переодеть в военную форму. Для мытья в полевых условиях прибывающего пополнения в моем распоряжении была специальная машина, ДДУ - дезинфекционно-душевая установка, которую до сих пор зовут «вошебойкой». Во время войны на фронте и меня, и других солдат обрабатывали таким же образом.
Сколько я с ней намучился тогда – не описать. Во-первых, для работы установки нужен водоём. Во-вторых, вода должна нагреваться соляркой, которая должна поступать в форсунку, что бывает не всегда. Всё время что-то засоряется, то гаснет печка, то не идёт вода в душ, а там, в палатке, ждут воду голые люди. Техника на грани фантастики. Советская!
Как-то в полку началась эпидемия гриппа – заболело сразу 150 человек. Больных изолировали в спортзале, с ними был фельдшер, а я из лагеря, то есть из леса, каждый день приезжал, чтобы осматривать и лечить заболевших.
А травмы. Танки большие, водители танков - неопытные солдаты. Постоянно давят друг друга, особенно в боксах и на стоянках. Только и ждёшь звонка: «Доктор, быстрее!».
Даже дизентерия у нас была, когда заболело сразу несколько человек, в том числе мой фельдшер, которого я отвёз тогда в госпиталь. Сам я тоже заболел, но перенес болезнь на ногах, то есть попросту бегал в кусты. Вот с тех пор и мучаюсь животом.
Госпиталь
Пока мы были в Гродно, я почти каждый день ездил на мотоцикле в госпиталь.
Мне сказали, что скоро должен увольняться фтизиатр – начальник туберкулёзного отделения. Ну, я и ходил к нему на практику.
Фтизиатр
Но тут подоспели Хрущёвские «волюнтаристские реформы». Нашу зенитную дивизию расформировали и меня должны были куда-нибудь перевести. Главный терапевт Белорусского военного округа полковник Комаров был согласен назначить меня в госпиталь, но место ещё не освободилось. И он мне сказал, чтобы я соглашался в любую часть, кроме авиационной, так как там своя система, и он оттуда меня не сможет перевести.
Вот почему я попал в танковую дивизию, а через полгода - год, в 1961 году, пришёл приказ о моем назначении в Гродненский госпиталь начальником туберкулёзного отделения. Все в полку удивились. Как? Врача полка и на лечебную работу?
Затем меня послали на шесть месяцев в Ленинград, в Военно-Медицинскую Академию пройти обучение или, как говорили, усовершенствование.
Начав работать в госпитале, я быстро привык к лечебной работе и полюбил её. Бывали сложные случаи, но я, человек бесконфликтный, справлялся с ними, и, соответственно, заработал уважение коллег и начальства.
Даже глупые приказы начальства я всегда выполнял беспрекословно. В госпитале два раза в год были учения с выездом в лес, а, точнее, в болота, где мы развёртывали полевой госпиталь и где мне всегда поручали самый трудный и ответственный участок – приёмно-сортировочное отделение.
Случались всякие казусы. Наш последний начальник госпиталя, азербайджанец Гусейнов, был очень тупой, но самоуверенный человек. Помню, что он отдает какой-то приказ и говорит: «Мы тут посовещались с секретарем партбюро подполковником Осиновским и решили… .» Я об этом его решении не знал и был бы против, но он часто прикрывался моим авторитетом.
Кроме ведения больных, я занимался научной работой, выступал с докладами на конференциях в том числе в гродненском мединституте, опубликовал несколько статей в общесоюзных журналах.
Много лет, вплоть до самого увольнения в 1974 году я был секретарём партбюро госпиталя. Ко мне обращались с самыми различными вопросами, даже с жалобами на семейные отношения, как же – «партия – наш рулевой!». Например, у одной медсестры муж загулял, поэтому мне надо позвонить на его работу, а работал он в прокуратуре. Или пришла ко мне врач, пожилая женщина, подполковник в отставке, с жалобой на то, что ее медсестра посмела прийти на работу в таком же как у неё платье.
В госпитале в городе Гродно я служил с осени 1961 года до декабря 1974 года, то есть двенадцать лет, до своего увольнения из армии. Я был очень удовлетворён этой работой.
В 1974 году мне исполнилось 49 лет. В то время я был подполковником, а предельный возраст службы в армии в звании подполковник – 50 лет. Дело шло к увольнению и я вынужден был уйти из госпиталя, хотя очень переживал.
Но через год к тридцатилетию Победы, всем фронтовикам, которые в тот момент служили в армии, присвоили очередные воинские звания и увеличили срок службы на пять лет. У нас в госпитале было три подполковника, участника войны. После моего увольнения остались двое и они стали полковниками. А я – нет.