Странник века
Шрифт:
Прежде чем одеться, они еще раз посмотрели друг на друга. Наконец Софи сказала: Мне нравится твое колено. Она наклонилась, чтобы его лизнуть. Ханс почувствовал, как смущение поползло по его ноге и, дойдя до головы, вспыхнуло радостью. Вдруг его взгляд упал на бедро Софи. На то место, где было удлиненное пятно, похожее на карандашный штрих. А мне, ответил он, нравится это пятно. Ненавижу это пятно, сказала она, прикрывая ногу. Но он возразил: Это пятно тебя украшает, хорошо, что оно у тебя есть.
Уже через несколько минут Софи бежала к барочному фонтану, где ее ждала Эльза, заранее трепетавшая перед требовательной пунктуальностью господина Готлиба.
III. Гигантская поворотная ручка
Медовый свет разлит по млеющим полям. К югу от Вандернбурга румяные, вызревшие колосья причесывают послеобеденную дрему. Каждый колос, надумав что-то свое, цепляется за легкий, кометой проносящийся ветерок. Теплое, сладкое, ждущее зерно. Безоблачное, чисто выметенное небо. Пестрые краски капают на пшеничные поля и разбрызгиваются фиолетовым чертополохом и крикливыми маками. Солнечная зыбь все это медленно плавит. Меж тополей журчит Нульте — она теперь годится разве что для стирки, ополаскивания ног и увлажнения прибрежной
Франц лежит носом к выходу из пещеры, жмурится и нюхает переменчивый ветер. Он слушает цикад. Чешет ухо. Облизывается, представляя себе кусок мяса…
(Мясо, которое жарят хозяин и его друзья. Жарят для него. Мясо. Жарят. Хочется пить, но не хочется вставать. Надо бы встать и попить из реки. Но не сейчас. Позже, когда поест мяса. Мясо. Сходить сейчас? Жарко. Не так, как прежде. Меньше. Ухо зудит. Хозяин что-то крикнул. Что случилось? Хозяин посмотрел сюда. Ничего не случилось. Опасности нет. У всех все хорошо. У хозяина и у его друзей. У того, который всегда его ласкает, у того, который никогда его не ласкает, у того, который пронзительно пахнет, и у того, который приезжает редко, на лошади. У всех все хорошо. Какой покой. Уже не так жарко. Меньше. Темнеет. Тот, который никогда его не ласкает, он немного страшный, потому что никогда не ласкает и смотрит в глаза так, как будто собирается дать пинка. Но не дает. Это друг хозяина. Ухо. Спуститься к реке. А мясо? Подождать. Хозяин не любит, когда едят до костра. Хозяин даст мяса потом. Раньше не даст. Так он не любит. А этот голос? Кто кричит? Это его голос. Того, который приезжает редко. Который на лошади.)
…Альваро залился своим обычным раскатистым смехом. Рассуждения шарманщика казались ему забавными. Но он по-прежнему не понимал, что находит его приятель в этом старике, почти всегда безмолвствующем и путающем аскезу с нежеланием мыться. Впрочем, теперь, познакомившись с ним поближе, Альваро вынужден был признать, что, открывая рот, свой почти беззубый рот в гуще спутанной бороды, старик делал это не зря. Казалось, он все время дремал, отсутствовал, но вдруг отпускал какое-нибудь замечание, демонстрируя, помимо типично вандернбургского простодушия, острейшее внимание к разговору и удивительно цепкую память. Он явно жил в ладу со своим прошлым, что всего заметнее бросалось в глаза, словно когда-то он был счастлив и больше от судьбы уже ничего не ждал. Полная противоположность Хансу, того всегда снедало беспокойство, как будто, предвкушая неведомую новость, он все никак не мог ее дождаться. Шарманщик редко говорил банальности и не произнес ни слова, которое не вызывало бы ласковой улыбки Ханса. Альваро даже заподозрил, что в каком-то смысле ревнует Ханса к старику. Но едва эта мысль стукнула ему в голову, как шлепнувшаяся на ладонь игральная кость, он тотчас же ее отбросил, сочтя абсурдной. Он?! ревнует?! К какому-то нищему?! Да еще Ханса?! Полноте! уж не выпил ли он лишнего?
Теперь, говорил Ханс, открыли еще ветку от Сент-Этьена. Что? где? рыгнул Рейхардт. Во Франции, пояснил Ханс, недалеко от южного берега, примерно между Марселем и Ниццей, там красивые места, тебе доводилось бывать во Франции? Ни во Франции, ни у твоей задастой тетки на посиделках, буркнул Рейхардт. Возле Ниццы? переспросил Ламберг, мне хотелось бы туда попасть, увидеть море. Чтобы увидеть это задрипанное море, незачем тащиться во Францию, детка! сказал Рейхардт, или, может, теперь вы мне расскажете, что французы еще и море изобрели? Не изобрели, улыбнулся Ханс, но называют его mer, а это звучит гораздо приятнее, чем Мееr, и не говори мне, что это не так. Звучит точно так же! отрезал Рейхардт. Слушай, не будь снобом, вмешался Альваро, звучит вполне похоже. Нет-нет, уперся Ханс, произнеси и прислушайся, впрочем, могу тебя утешить, таr тоже звучит неплохо. По мне, пусть эти французы зассут все свое mer! и родную mere в придачу! Все засмеялись, а Рейхардт, довольный своим остроумием, направился к шарманщику, чтобы взглянуть, как идет приготовление мяса. Ладно, задумчиво сказал Ламберг, не все ли равно, как звучит, слово-то одно и то же, то есть означает оно одно и то же. Но если звучит неодинаково, возразил Ханс, то и означает не одно и то же, правда, шарманщик? Сноб! хуже сноба! укрепился в своем мнении Альваро и похлопал приятеля по спине. Кроме того, продолжал Ханс, слова не просто что-то означают, но и вызывают к жизни то, что означают, поэтому каждый язык имеет не только особое звучание, но и собственные понятия. А вот с этим, кивнул Альваро, я безусловно соглашусь. Ладно, а что же поезда? напомнил Ламберг. А! встрепенулся Ханс, да, ветка от Сент-Этьена. Кто из вас ездил на поезде? спросил Ламберг. Руки подняли только Альваро и Ханс. А тебе где удалось поездить? спросил Ламберг, ткнув пальцем в грудь Альваро. В Англии, ответил тот, там много поездов, Дарлингтон, Ливерпуль, Стоктон, Манчестер. Ну и как оно? допытывался Ламберг. Как на лошади, гаркнул от костра Рейхардт, только задницу не так натрешь! Не знаю, ответил Альваро, шумно. Но ведь увлекательно? не отставал Ламберг. Наверно, ответил Альваро, я ездил по делам. Знаешь, Ламберг, сказал Ханс, что самое увлекательное в железнодорожных путешествиях? Не места, которые ты видишь, а люди, с которыми знакомишься, в поезде их много, это, представь себе, как сто дилижансов, выстроенных друг за другом, и в каждом едут разные люди (богачи! богачи одни едут! подал голос Рейхардт), и, поскольку все едут далеко, тебе встречаются попутчики из разных местностей, даже из разных государств, для меня это и есть самое интересное в поездке по железной дороге, как будто находишься в нескольких местах одновременно, понимаешь? как будто страны тоже могут перемещаться.
Нам, в Испании, ты уж поверь! чтобы дожить до железной дороги, сказал Альваро, обгладывая куриную ножку, придется ждать, пока изобретут что-нибудь новенькое, ну, скажем, поездки по воде на колесах или полеты по воздуху при помощи педалей! мы обожаем новинки позавчерашнего дня. А корабли? спросил Ламберг, кто-нибудь плавал по реке на пароходе? А по пьяни? спросил Рейхардт, кто-нибудь летал по пьяни? послушай! зачем тебе это? если ты все равно будешь торчать здесь, как и все нормальные люди? Этого ты знать не можешь, огрызнулся Ламберг. Зато ты это знаешь, проворчал Рейхардт, причем не хуже меня. Пароход, рассказывал Ханс, замечательная штука, кажется, что передвигаешься по земле и одновременно по морю, едешь вроде бы в поезде, но по воде, а сзади ложатся две борозды, похожие на рельсы, которые
Ночь сжимала сосновую рощу. Франц играл пустыми бутылками, катая их носом, и отражения луны оживали в них, словно миниатюрные корабли. Костер догорал, но никто не обращал на него внимания, скверное вино горело в желудках. Все, кроме собаки, были по-своему пьяны. Альваро вдруг заплакал. Ханс испугался и подполз к нему поближе. И тогда испанец, обычно избегавший объятий и всегда державшийся в той уверенной манере, которая вызывает восхищение у других мужчин, на этот раз уткнулся головой Хансу в плечо. Мешая ломаный немецкий с кашеобразным испанским, он рассказывал об Ульрике, об их путешествиях по железным дорогам, о том, что Ульрику сгубила вандернбургская сырость, что немецкая зима ужасна, что в Андалусии климат гораздо лучше, что сухая зима Гранады могла бы ее излечить, что каждый вечер перед сном он слышит ее слабый голос, что горе не отпустит его никогда, никогда, никогда.
Наконец он обмяк. Попытался улыбнуться. Пригладил волосы, одернул одежду и встал с таким видом, словно ничего не произошло. Господа, сказал он, с вашего позволения я должен откланяться. Ламберг спросил, не подбросит ли он его до фабрики, раз ему все равно по пути. Альваро сказал «конечно» и кивнул на свою лошадь. Цокот копыт растворился в ночи.
Вандернбург не менялся? Или украдкой продолжал не только перемещаться, но и менять внешний вид? Обладал ли он определенным обликом или был пустышкой, чем-то вроде контурной карты? Неужели эти солнечные, открытые, оживленные улицы всего каких-нибудь два месяца назад были безмолвны, холодны и угрюмы? Шагая по улице Старого Котелка, Ханс с удивлением смотрел на босоногих ребятишек во дворах, на увитые цветами окна, на бродячих музыкантов, на потных разносчиков воды, предлагавших свой освежающий товар, на ослепительные террасы с вазонами, готовыми, казалось, расплескать на мостовую потоки солнечного света. За одним из столиков сидела Лиза Цайт и пила лимонад со льдом, едва увидев Ханса, она поспешила вытереть губы, выпрямила спину и поздоровалась, трогательно и, как показалось Хансу, нарочито приподняв одно плечо. Вернее, он так подумал, но напомнил себе, что должен был подумать «трогательно» и точка. Кое-как притулившийся напротив сестры Томас буквально не давал себе продыху, уплетая за обе щеки фруктовое мороженое. Ханс помахал им рукой и пошел дальше. Перейдя Рыночную площадь по прямоугольно расстеленному солнцу, он пробрался сквозь оживленную толпу горожан, толпившихся у барочного фонтана, чтобы набрать воды в свои глиняные посудины, заговорщически подмигнул шарманщику и свернул на Оленью улицу. Сегодня, удивленно подумал он, все улицы выглядели точно так, как он ожидал.
Недели две назад литературный Салон перебрался в расположенный возле дома Готлибов сад, в тени которого хотя бы слабо ощущалось движение воздуха и журчал фонтан. Гости рассаживались в садовые кресла у стола, заставленного всяческими яствами, спелыми фруктами и холодными напитками. Хотя переезд был всеми одобрен, Эльзу и Бертольда он вовсе не обрадовал, поскольку оба теперь носились по лестнице вверх и вниз то с подносами, то с чашками, то с графинами и предметами сервировки. Эльза привычно прятала недовольство за суровым выражением лица, которое так нравилось гостям, ошибочно принимавшим его за сосредоточенную исполнительность. Бертольд же предпочитал иметь два лица, таких же разных, как половинки его рассеченной шрамом губы. В саду его рот растягивался в широкой улыбке, глаза приветливо лучились; но стоило ему миновать арку, отделявшую сад от галереи, как он тут же кривился, отпускал сквозь зубы ироничные замечания и передразнивал гостей и хозяев. Всех, кроме Руди Вильдерхауса, над которым позволял себе шутить лишь в собственной комнате и наедине с собой.
В ту пятницу супруги Левин не смогли прийти из-за каких-то семейных дел. И как обычно бывает с отсутствующими, тут же стали предметом обсуждения. Софи дели-катно старалась сменить тему разговора, но госпожа Пит-цин и профессор Миттер, создав прочный альянс, каждый по-своему не позволяли ей этого сделать. Не кажется ли вам, что она страдает? твердила госпожа Питцин, обмахиваясь веером все быстрее, не слишком ли он холодный, безучастный муж? (дорогая, старалась смягчить ее слова Софи, вовсе прекращавшая обмахиваться своим, на свете есть много разных пар, ведь, в конце концов, они), да-да, конечно, я не говорю, что нет, естественно, это их дело! но достойный супруг, девочка моя, и это отлично знает наш замечательный, заботливейший господин Вильдерхаус, должен демонстрировать жене заботу и приязнь, обеспечивать ей чувство (безопасности? улыбнулась Софи, касаясь веером губ), вот именно! дорогуша, ты угадываешь мои мысли! Ханс насмешливо кашлянул и покосился на Софи. Руди покосился на них обоих и кашлянул настолько громче, что Ханс и Софи немедленно отвели друг от друга глаза. А мне, вмешался Альваро, господин Левин кажется человеком вполне достойным, и вряд ли кто-то станет отрицать, что он отменный собеседник. В определенном смысле, да, согласился профессор Миттер, посасывая виноградину, господин Левин умеет сосредоточенно слушать, и мнения его всегда, скажем так, оригинальны. Он биржевой посредник и, как я понимаю, страстный математик, все это, безусловно, делает ему честь. К сожалению, у него нет академического образования, зато он совершенно явно разборчивый читатель-самоучка. Согласимся, что это человек занятный, несмотря на свое иудейство. Господин профессор, поморщилась Софи, резко складывая веер, ваш юмор иногда бывает неуместен. Госпожа Питцин нервно хихикнула. Будьте любезны, сударыня, еще немного желе, сказал профессор Миттер, двумя пальцами подталкивая к Софи свою тарелку.