Странник века
Шрифт:
Наступила тишина, показавшаяся Хансу неловкой, Софи — занятной, шарманщику — абсолютно восхитительной. Все поглядывали друг на друга, отводили глаза и не знали, что сказать. Ханс нервно откашлялся. Шарманщик прищелкнул языком и воскликнул: Фу-ты ну-ты! какой же я невнимательный! прошу извинить меня, сударыни! одним словом, это существо, которое отдыхает внизу, у ваших ног, это мой защитник Франц, Франц! встань и поприветствуй дам. Ханс провел рукой по лицу и подумал: нет, добром это не кончится. Но Софи, явно очарованная стариком, весело засмеялась и погладила пружинно вытянувшегося на земле Франца. Очень приятно, господин Франц, сказала она. Франц поднял на нее свои глаза-озера, нахмурил поджаристые брови и снова погрузился в дрему. Это очень воспитанный пес, объяснил шарманщик, просто он экономно расходует
Перед тем как расстаться, Ханс, Софи и шарманщик еще немного поболтали, как болтают при случайной встрече старые знакомые. Завершая беседу, старик церемонно пригласил Софи к себе в пещеру. В мою скромную пещеру, уточнил он, где в это время года весьма прохладно. Софи простилась с ним, пообещав приехать. И Ханс заподозрил, что она собирается выполнить свое обещание. Когда Софи обернулась к Эльзе, чтобы взять служанку под руку, Ханс увидел по ее лицу, что она приятно провела время и что шарманщик ее чем-то заинтересовал.
Замызганный старик с шарманкой кивнул на свою дворняжку. Софи наклонилась, чтобы ее погладить, и выглядела явно довольной. Эльза стояла и смотрела на это, как столб. А Ханс, который почему-то там тоже оказался, сделал какой-то странный жест руками. Интересно, что он им говорит? Руди Вильдерхаус наблюдал эту сцену через окно «Центральной». Слышать их он не мог и разумного объяснения увиденному не находил. Правда, Софи была с Эльзой, но что их так задержало? о чем они говорят с Хансом и этим немытым стариком?
У барной стойки раздался смех. Один из молодых господ, приятелей Руди, все еще смотревшего назад, в окно, положил руку ему на плечо. Эй, Вильдерхаус, сказал молодой господин, тебя не беспокоит, что твоя невеста водит дружбу с иноземцами? и почему ты терпишь, что она регулярно посещает какой-то непотребный постоялый двор? Моя невеста, обернулся к нему Руди, водит дружбу с теми, с кем находит нужным, она давно не ребенок и не такая дура, как твоя. А что касается ее визитов на постоялый двор, то ее отец и я прекрасно о них осведомлены, она занимается там литературными переводами, это одно из ее любимейших увлечений.
Приятели Руди переглянулись и, удержавшись от смеха, подняли кружки. Твое здоровье, Вильдерхаус! сказал один из них, поднимаю кружку за литературные увлечения твоей невесты! Руди чокнулся с ним и ответил: А я поднимаю кружку за то, чтобы и твои потомки сохраняли свойственную вашему роду дремучесть. Все, кроме адресата, рассмеялись. Руди снова посмотрел в окно. Он успел поймать тот момент, когда Софи и Эльза, распрощавшись с чумазым стариком и Хансом, как раз пошли дальше. Софи, похоже, улыбалась. Когда Руди снова облокотился о барную стойку, лицо его было крайне серьезным, хотя внешне совершенно невозмутимым. В самом деле, Вильдерхаус, отважился заговорить другой его приятель, не кажется ли тебе, что это чересчур? Не разумнее ли, хотя бы ради приличий, исключить любые сомнения? Во всем, что касается Софи, процедил сквозь зубы Руди, выдвигая вперед нижнюю челюсть, приличиям ничто не угрожает. Повторяю тебе: я полностью ей доверяю, а себе и подавно! Конечно, конечно! не унимался приятель, но скажи, неужели ты даже не ревнуешь? Руди секунду молчал. Потом медленно выпустил из легких воздух, бешено грохнул кружкой о стойку и взревел: Ты с кем разговариваешь, тупица? неужто мне пристало волноваться из-за какого-то безродного оборванца? где его благородное происхождение? где капиталы? где воспитание? и ты полагаешь, что я могу хотя бы представить себе угрозу со стороны этого безродного плебея, прозябающего на постоялом дворе? Меня злят не занятия Софи: она всегда развлекала себя чудачествами, на что имеет полное право, меня злят всевозможные мерзкие инсинуации, подобные твоим. Меня унижает и оскорбляет сам факт, что, согласно твоему разумению, я должен об этом волноваться. Я требую, чтобы ты немедленно взял назад свои наглые слова, или тебе придется повторить их мне с любым, на твой выбор, оружием в руках. То же самое относится и ко всем остальным.
Приятель Руди потупил глаза и пробормотал извинения. Другие поспешно последовали его примеру. Наступила тишина. Руди Вильдерхаус подал бармену знак, бросил на стойку несколько монет, встал и, не прощаясь, вышел.
Каждый раз, когда профессор Миттер разжимал сурово сомкнутые
Прослышав о литературном сотрудничестве Ханса и Софи, профессор выразил свою обеспокоенность тем, что оно будет препятствовать другим занятиям, столь важным для девушки такого возраста, особенно теперь, когда свадьба не за горами. Услышав такое суждение, господин Готлиб застонал, а его усы задрожали, словно только что вонзившиеся дротики. Он почти умоляюще воскликнул: Именно это, представьте! я ей и говорил, но ее никакими силами невозможно вразумить! Госпожа Питцин поддержала профессора. Но, взглянув на Софи и заметив, что та нахмурила лоб, поспешила добавить: хотя, с другой стороны, не такая уж это страшная беда. Госпожа Левин переложила веер из одной руки в другую и осуждающе покачала головой. Ее супруг задумчиво откашлялся. Ханс хотел поддержать Софи ободряющим взглядом, но ему показалось, что Руди за ней наблюдает, и он, пожалев об отсутствии зеркала, лишь подцепил на вилку кружок апельсина с корицей. Осаждаемая добрыми советами, Софи предпочла не тратить время на оправдания и выбрала шутку, единственное средство, почти недоступное для профессора и обезоруживающее ее отца. Как вы правы, господа! воскликнула она, теперь мне стыдно за каждое переведенное мною стихотворение! Как же я была неблагоразумна! Но обещаю, что с завтрашнего дня, нет! что я говорю! с этой минуты не буду изучать ничего, кроме нравоучительных трактатов и поваренных книг.
Ханс готов был поклясться, что, не разразись госпожа Питцин пронзительным смехом, господин Готлиб и профессор Миттер приняли бы ее слова за чистую монету. Софи воспользовалась моментом и стала расспрашивать гостей, какие напитки они предпочитают, а затем подошла к Эльзе, чтобы дать ей несколько указаний. К тому времени, когда она вернулась, беседа ушла в сторону и теперь касалась практических возможностей перевода. Профессор Миттер с назидательной невозмутимостью поставил под сомнение правомочность поэтических переводов. Ханс, почти всю ночь не смыкавший глаз, с трудом удерживал тяжелые веки и спорил не слишком дипломатично.
Поймите, молодой человек, говорил профессор, я вовсе не против похвальных попыток перевести какое-то стихотворение, помилуй Бог! напротив! Но если подойти к вопросу строго, оставив в стороне добрые намерения, и взглянуть на дело более научно, то вам как знатоку поэзии придется со мной согласиться, что каждое стихотворение имеет собственный непередаваемый настрой, особое звучание, определенную форму и коннотации, которые невозможно безупречно подобрать на другом языке. Иное дело, конечно, отказавшись от излишних амбиций, не переводить, а предложить читателю некое руководство, достаточно точную литературную расшифровку лексического содержания, помочь читателю проникнуть в суть оригинала, которая в действительности и есть самое главное. Но такая транскрипция с литературной точки зрения не является тем переводом, о котором вы говорите и который, при всем моем уважении, я считаю, как уже сказал, заведомо неосуществимым.
(Слушая речь профессора, Ханс думал, что ее можно распространить и на область эмоций: если сформулировать кратко: всякий, кто не верит в возможности перевода, является скептиком в любви. Этот господин, злорадно подумал Ханс, уже родился лингвистически обреченным на одиночество. Вернее, на семейную жизнь. В этот момент Руди вдруг поперхнулся аперитивом, и Ханс на секунду засомневался, не произнес ли он эти слова не про себя, а, сам того не заметив, вслух.)
Профессор Миттер продолжал рассуждать о верности оригиналу, об уважении к авторскому тексту. Ханс поднял палец, и, к его удивлению, профессор немедленно смолк и вежливым жестом уступил ему слово. Умолкший строгий профессорский рот поглотил дольку засахаренного ананаса.