Странствия и приключения Никодима Старшего

Скалдин Алексей Дмитриевич

Она посмотрела очень иронически и сразу заметила, что цилиндр попорчен, но будто не могла понять — отчего это произошло, то есть сам ли он сломался или Никодим проломил его намеренно.

— Знаете, — сказала она, — я могу быть вам полезной: я разыскала кое-какие следы.

— Да? — удивленно переспросил он и подумал: "Нужно уйти".

— О вашей матери, наверное, знает господин Лобачев.

— Господин Лобачев?

— Да! Почему вы удивляетесь?

— Нет, я не удивляюсь. Но где же мне этого господина искать?

— В Петербурге.

— В

Петербурге?

— Да, через адресный стол. Напишите запрос: Феоктист Селиверстович Лобачев, сердобский второй гильдии купец.

— Почему же господин Лобачев может знать что-то о моей матери?

— Ах, это долго объяснять. И пожалуйста, слушайтесь, когда вам говорят.

Никодим сказал: "Благодарю вас", — распрощался и живо выскользнул на крыльцо. На крыльце он помедлил, подставляя свое лицо сиявшему солнцу, потом спрыгнул на дорожку и быстро зашагал по направлению к станции. Его тень бежала сперва за ним, но затем выскочила вперед и протянулась впереди неестественно длинно, через лужи и неровности дорожки — особенно был смешон на тени глупый цилиндр.

— Ну и цилиндр! — сказал себе Никодим. — И где ты только достал такой?

— Шут гороховый, — выругался он вслед, сорвал цилиндр с головы, ударил его оземь так, что тот зазвенел и пришлепнулся в лепешку, хватил его еще несколько раз палкой, добавив: "Ну и лежи здесь!" — и пошел дальше уже с непокрытой головой.

На станции он купил у сторожа шапку и через несколько часов поехал обратно.

В висках у него ныло от постукивания колес, и в лад с этим постукиванием все время вертелось на языке: "Ведьма, ведьма, ведьма!".

Подъезжая к Вологде, Никодим надумал было вернуться в Исакогорку, но не нашел тогда в себе решимости исполнить свое намерение.

ГЛАВА XIV

Феоктист Селиверстович Лобачев

Потом он вспомнил о десяти шкафах, задал себе вопрос: "А куда же они исчезли?" — и, приехав домой, прежде всего позвал лакея, когда-то привезшего их из Царского Села.

Но лакей мог только рассказать, что через день после того, как Никодима привезли с квартиры госпожи NN домой, утром часов в шесть на квартиру к нему явился господин, назвавшийся Лобачевым, забрал все шкафы и попросил передать Никодиму благодарность за его любезность.

Адресный стол сообщив Никодиму, что сердобский второй гильдии купец Феоктист Селиверстович Лобачев проживает на одной из глухих улиц за Обводным каналом. Едучи к Лобачеву, Никодим старался нарисовать себе его наружность по его имени и роду занятий, как часто пробуют делать. Уже и раньше от своего друга, имевшего дела с Лобачевым, он слышал, что тот откуда-то с Волги, а теперь это вместе с добавлением "сердобский второй гильдии купец", создавало перед глазами грузное тело, благообразное лицо, с темно-русою солидной окладистой бородкой, широкую руку, а ухо заранее слышало неспешный густой голос и степенную речь.

Но Никодим ошибся. Когда

за Обводным каналом он разыскал нужную ему квартиру, дверь отворил человек роста выше среднего, худощавый, с сухим жилистым лицом бронзового цвета, горбоносый, с глазами черными, быстрыми, навыкате, испещренными по белку красными жилками; зубы у незнакомца были хищные, борода до неприятного черная, даже с синим отливом, но элегантно постриженная; фигура же вся точно кошачья, ногти на крючковатых пальцах остроконечные и отполированные, серенький летний костюм увенчивался пестрым галстухом, заколотым булавкою с огромным бриллиантом; толстая золотая цепь от часов болталась по животу. Человек этот, прежде чем Никодим успел что-либо сказать, отрекомендовался Феоктистом Селиверстовичем Лобачевым.

"По подложному паспорту живет человек", — подумал Никодим и бессознательно решил быть осторожнее.

Комнаты лобачевской квартиры были убраны незатейливо или, вернее, совсем не были убраны: сборная мебель раздражала глаз; повсюду валялся мусор, потолки были закоптевшие; посередине письменного стола, над грудой рассыпанных бумаг, красовались счеты; окурки и обгоревшие спички лежали не в пепельнице, а рядом с нею, прямо на зеленом сукне стола.

— Чем могу быть полезен? — спросил Лобачев Никодима, вводя его в комнату, и изо рта Лобачева вместе со словами раздался легкий свист (вероятно, уж так были устроены зубы).

"Подожду спрашивать его о маме, — подумал Никодим, — а сначала поговорю с ним о чем-нибудь другом".

Лобачев Никодиму казался очень неприятным.

— Вам, полагаю, известно мое имя, — сказал Никодим, — я то самое лицо, которое когда-то привезло для вас из Царского Села десять шкафов с посылками.

— Ах, это вы! Очень приятно и позвольте еще раз поблагодарить вас. Хотя я уже велел вашему лакею передать вам мою благодарность, но, думаю, что, лишний раз сказанная, она никому не повредит.

— Напротив: она прямо полезна мне тем, что позволяет задать вам один вопрос. Я не люблю ходить в темноте, и объясните вы, пожалуйста, почему мой друг, а ваш знакомый писал мне в записке только об одном шкафе и об одной посылке, а их оказалось десять и столько посылок.

— Не знаю, — ответил Феоктист Селиверстович, стараясь не свистеть, — я заявил вашему, другу, что шкафов десять и вовсе не навязывал их ему. Это было в его интересах — отправить посылки скорее, и он сам вызвался послать их по назначению.

— Так, — протянул Никодим с некоторым разочарованием, — значит, в ящиках были только образцы товаров?

— А чего же вы хотели бы в них? Частей распотрошенных младенцев, мужей и жен, что ли?

— К чему вы говорите такое, Феоктист Селиверстович? Вы же можете извинить мое любопытство, раз оно касается близкого моего друга. Меня больше интересует, какие это были товары.

— Любопытство — дело святое. А мы — по человеческому нашему призванию — торгуем помаленьку и притом товарами разными.