Странствия и приключения Никодима Старшего
Шрифт:
— Вы на фабрике служите? — спросил Никодим от скуки проходившего мимо хозяина. Тот остановился и сказал:
— Так точно, у Феоктиста Селиверстовича Лобачева.
Никодима как громом поразило. Он даже привстал.
— Разве эта фабрика Лобачеву принадлежит?
— Так точно, Лобачеву. Мы по дереву работаем.
Никодим не захотел расспрашивать далее. "Поедем-ка отсюда поскорее", — шепнул он вознице, улучив удобный случай.
Тот подтянул кушак и заявил, что пора ехать. Хозяин проводил их на крыльцо опять с фонарем и опять молча.
Когда
— А нос-то у кума того… подгулял. И поделом. Все от веселой жизни, барин.
— Скажи ты мне вот что, — обратился Никодим к вознице, — кто такой этот самый Лобачев?
— А Бог его знает. Он здесь, кажись, давно не бывал. Сказывают, что не русский, а англичанин он.
— Послушай, как же это может быть — Лобачев и вдруг англичанин? Ведь фамилия-то русская.
— Вот поди ж ты. Сказывают.
— А кто же фабрикой управляет?
— Арап какой-то управляющим.
— Настоящий арап?
— Нет, не настоящий, а так его называют. Он тоже здесь редко бывает — больше в Питере живет.
— Гм. А что же на этой фабрике делают?
— А черт их, знает что делают — не к ночи будь сказано. Людей делают.
— Что ты говоришь. Виданное ли это дело?
— А взаправду, барин. Руки, ноги, головы, туловища делают из дерева, что ли. Не то из камня, а может, и из железа — я не знаю.
— Да, наверное, руки и ноги искусственные. Для уродов и калек?
— Какое там для уродов! За границу отправляют — вот что. И животных всяких делают. И коров. И еще делают такое — что и сказать-то не при всяком вслух скажешь. Разве к кому уважения у тебя нет.
И, наклонившись к уху Никодима, он что-то зашептал ему. Никодим не сразу понял, но когда понял, то удивился еще больше, только не стал расспрашивать. Молча проехали они остаток дороги.
Прощаясь с возницей, Никодим все-таки сказал ему: "А подозрительные люди — эти ваши слободские, и твой кум тоже". "Да, у кума нос того… подгулял. Даром этого не случается. Ну, прощайте, барин. Покорно благодарим", — ответил возница и, нахлобучив шапку, принялся настегивать лошадь, как будто желая скорее скрыться с Никодимовых глаз.
ГЛАВА XVI
Столкновение у камня
Отпустив встретивших его слуг, Никодим остался один. Он обошел и осмотрел все комнаты дома, кроме черной залы и комнаты Евгении Александровны, а ночью, в одиннадцать часов, вышел к калитке посмотреть, не пройдут ли чудовища. Но они не показались.
Утром старый его дядька и когда-то камердинер покойного дедушки Онуфрия Никодимовича, бывший крепостной Павел Ерофеич, брея Никодима перед кофе, сказал:
— Не настоящею жизнью нынче живут господа. В бывалые-то годы, как барин куда поедет, так и собственного слугу берет с собою. За границу ли, в Москву там, или в Питер — все равно. Тот его выбреет, и вымоет, и одежду в порядке содержит, а нынче что?
— Значит, ты, Ерофеич, со мной вместе чудить хочешь? — спросил Никодим.
— Зачем чудить? Вы барин степенный. Маменьке-то
— А если барин влюбится — по-твоему, что тогда верный слуга должен делать?
— А вы разве влюбились, Никодим Михайлович?
— Да, влюбился.
— Ну вот, коли влюбились, так честным пирком да за свадебку.
— Ловко выдумал старик. Да как на ней женишься, если она уже замужем?
— Замужем? — Тут лицо Ерофеича вытянулось и выразило определенно полное разочарование. — Уж коли в чужемужнюю жену влюбились, так об этом, барин, не говорят. Молчать надо… Там, как хотите: я вам не судья, а на людей выносить не полагается.
— А если она не чужемужняя жена, а так просто… ну, любовница, на содержании… что ли?
— Вот еще скажете, барин. Такая-то уж и вовсе в жены не годится — сегодня она с одним, завтра с другим. Будто настоящих барышень нет. Да и в роду у нас такого не водилось — Бог миловал.
— Нет, Ерофеич, она замужняя… А, послушай, ты не знаешь ли чего-нибудь о Лобачеве, Феоктисте Селиверстовиче?
— Господина Лобачева как не знать. Еще когда вы в гимназии были, они к вашему батюшке частенько наезжали по разным делам.
— К нам? Сюда? Сам Лобачев?
— Да недолго они заезжали — с полгодика.
— Послушай, так папа его должен знать?
— Разумеется, должны.
— А кто он такой — этот Лобачев?
— Да из себя видный такой. Только сомнительный человек. Говорили про них разное. Мало ли что говорят.
— Федосий из Бобылевки, что меня сюда привез, сказывал мне, что он не русский, а англичанин.
— Бобылевские-то его лучше знают, а здесь кто же его видал. Лет одиннадцать назад было — все поди забыли.
— А на фабрике у него ты бывал?
— Нет, не довелось. Да какая это фабрика — темное дело.
— Почему темное?
— Работают, можно сказать, большие тыщи народу, а что делают, неизвестно.
— Людей делают, мне Федосий говорил.
— И за границу отправляют, сказывали. Оттого-то у басурмана такая сила народу нынче и пошла. И чего наш царь смотрит?
— Заговорился Ерафеич. Я-то с гобою, как с путным, а ты ахинею понес. Разве можно людей делать на фабрике?
— Отчего нельзя? Хитрый человек все может. Впрочем, вам виднее. Мы люди темные. За что купил — по том и продаю.
— А что же еще про Лобачева говорили?
— Да, так… разное.
Никодим поглядел на старика. Тому, видимо, и хотелось что-то сказать, но уж никак он не мог решиться и даже бровь почесал.
— Ну что же? Рассказывай.
— Да нет… лучше увольте… до другого раза…
Разговор на том и кончился, но для Никодима прибавился еще один вопрос: зачем здесь бывал Лобачев одиннадцать лет назад и почему отец ничего о нем не сказал Никодиму, хотя и знал, что Никодим ездил к нему.
И еще никак не мог примириться Никодим с мыслью, что между Лобачевым и Уокером с одной стороны и госпожею NN с другой существует тайный союз, направленный, между прочим, и против него — Никодима, а мысль эта все время не оставляла его.