Странствия и приключения Никодима Старшего
Шрифт:
— Да, да, ночь, сынок, ночь глубокая, — ответил он.
— Я к вам приехал, отец Дамиан.
— Ко мне… да… хорошо… ко мне… это ведь архимандрит наш все говорит, что я стар становлюсь, да, покой мне нужен, а мне ночью-то не спится — греховные чары одолевают: какой я старик… плеть мне нужна для усмирения ума и плоти, а не покой… вот и брожу по ночам. В церковь бы пойти, что ли? Помолиться.
— Что же вы, отец Дамиан, здесь стоите? Зашли бы ко мне.
— Зайти, говоришь? Да, да… зайду. Или здесь постоим… постоим.
— Я к вам
— По делу… да, по делу, говоришь… поживешь тут, у нас, помолишься… люблю я тебя, сынок.
— Ох, отец, у меня душа ноет. Вы знаете, я вчера вашу рясу все хотел достать. Как вас вспомнил, сейчас же и ряса ваша на ум пришла…
— Рясу, ты говоришь… да, да… рясу… помню…
— Ту самую, что вы моему отцу подарили.
— Да, да… подарил…
— И подумал: к кому же мне и обратиться, как не к вам?
— Обратиться, говоришь… да, да… обратиться… хорошая ряса… Я всегда хорошие рясы любил… грех… ох, на старости-то все припомнишь и обо всем снова передумаешь… цветики… речка… Дуняша голубушка… все в голове… бабочек мы с ней ловили… за речкой… у рощицы… не знаешь ты.
— Нет, не знаю. Детство свое вспоминаете?
— Детство, ты говоришь… да, да… детство.
— Отец Дамиан, мне страшно и вымолвить то, что нужно. Вы, может быть, сами слыхали: матушка наша пропала без вести.
— Да… пропала… пропала, сыночек, пропала… не вернулась… батюшка твой заезжал… сказывал. Кто же из нас без греха… простится, сынок, простится… я Богу молюсь денно и нощно…
— Батюшка тут был? А когда же?
— Заезжал, сынок, заезжал… Сказывал… жаловался… утешал я его… мудрый человек твой батюшка.
— Отец Дамиан, помогите мне… я хочу повидаться с матерью. Ведь она все вам говорила. Никто лучше вас ее дел и намерений не знал и не знает.
— Дел и намерений, говоришь… знаю, говоришь… да, да, все говорила, все знаю… вернется, думаю, матушка… вернется…
— Так скажите мне, отец Дамиан, что знаете. Вы простите меня за дерзость.
— Сказать, говоришь… какой же ты, сынок, глупый да смешной… Ведь она же мне на духу говорила… как я скажу?..
— Да как же мне быть?
— А что тебе быть, сынок?.. Я подумаю… Ты поживи тут денька три, обожди… я подумаю и скажу… Ну, прощай, сынок.
И, благословив Никодима, старец пошел на свое прежнее место.
Никодим не посмел идти за ним. Подумав, он уж решил было остаться в монастыре дня на три, как советовал Дамиан, и, постояв немного в коридоре, вернулся в келью и запер за собой дверь.
Но случай решил иначе.
ГЛАВА XIX
Облачение беса
Захлопнув за собою дверь в келью, Никодим снова услышал шорох за печкой, совершенно схожий с прежним, и сказал: "Неужели и вправду бес?". Он кликнул: "Кто там?" — но никто не отозвался.
Никодим придвинул кресло к окну, полуотдернул занавеску, но за окном было еще совсем темно, и ни малейший свет не намечался. Однако
Шорох за печкой снова повторился. Никодим обернулся, пристально посмотрел туда, подошел к печке, сунул за нее в отдушину руку — ничего. Отойдя назад к окну, он уселся в кресло и вдруг чрезвычайно остро почувствовал свое прежнее разделение. На кровати же, напротив от кресла, что-то неясно зашевелилось.
— Ах, вот оно что! — догадался Никодим, — мне ли первому поздороваться или ждать, когда он заговорит?
Но по направлению от кровати послышалось:
— Поздоровайся!
— Здравствуй, — сказал Никодим и понял, что сделал ошибку, поддавшись этому приказанию, но было уже поздно. С кровати раздался придушенный смех.
— Здравствуй, мой милый, — ответил тот, давясь смехом, — знаешь, что я тебе скажу? Нет, конечно, не знаешь: я хочу пожить в свое удовольствие.
— Так живи, — отрезал Никодим сердито, — что же ты ко мне пристаешь? Только убирайся от меня подальше.
— Ох-хо-хо! Убирайся подальше. Как же я уберусь? Желание-то во мне, а соки-то в тебе.
— Какие соки?
— А те самые, без которых я и жить не могу. Без соков неинтересно. Одно развращение ума.
— Так ты высасывать меня, что ли будешь?
— Ну да. Вроде этого.
— А я не хочу!
— Не хочешь? Это меня не касается. Я не привык спрашивать. Сам же ты мне сказал: "Здравствуй".
— Я с тобой поздоровался только.
— Прекрасно ты знаешь, что со мной здороваться нечего. А сказал: "Здравствуй", — значит, и сказал: живи здоров, в свое удовольствие.
— Нет, нет, я ничего такого не думал.
— Не думал? Не понимаю, чего ради ты отнекиваешься: ведь тебе со мной вовсе не плохо будет.
Пальцы Никодима забегали по ручке кресла.
— Послушай, — сказал Никодим немного просительно, но вместе с тем и достаточно твердо, — послушай, я тебе тоже скажу такое, чего ты не знаешь.
Тот молчал. У Никодима мелькнула мысль: "Ну как не знает — все знает!". Но лицо его осталось неподвижным, а молчание собеседника заставило его продолжать:
— Так вот — есть что-то такое, чего ты не знаешь и напрасно ты так мерзко хохочешь. Если бы ты был бес, ну, самый настоящий бес (не объяснять же тебе, какой именно), а то ведь ты только мошенник. Вот, который раз ты со мной разговариваешь; а не сказал мне, кто ты таков и как тебя зовут — разве поступают так порядочные существа?
Никодим в точности произнес: "Существа", — хотя не мог бы объяснить, что он думал сказать этим.
— Да, да! — продолжал он. — Вот, например, с рясой — разве я не видел, что ты меня обманул: ты вовсе не надевал рясу; ты только положил ее на себя сверху, прикрылся ею, и, когда встал — она упала, потому что не была надета в рукава. Я видел.