Странствия и приключения Никодима Старшего
Шрифт:
"Мне трудно. Но неужели я на самом деле болен и Валентин прав? Нет, я не болен. Я только устал очень и потому еще больше устал и разбит, что сегодня так много плакал. Мне просто нужно выспаться хорошенько, и тогда все пройдет. Вот и пойду спать".
Чтобы привести последнее намерение в исполнение, следовало бы идти к дому; однако Никодим опять направился в лес.
Уже немного оставалось до вечера, хотя было еще светло. Но Никодиму казалось, что стемнеть может каждую минуту, и лишь только стемнеет — он сейчас же встретит Уокера. Уокер будет глядеть
Сердце Никодима от таких мыслей и смутного ожидания холодело и учащенно билось: он придерживал его рукою.
Лес становился гуще и темнее; Никодим шел очень знакомою и памятною ему дорогою, только не замечал этого…
"Где я?" — спросил он себя.
Осмотрелся. Да ведь это та самая лощина, в которой он когда-то с отцом увидел мертвого благородного оленя, и он идет по ней, но идет тропинкой, которую в прошлый раз почему-то не заметил…
Прямо перед ним, в траве, переплетшейся с кустами, виднелись полусгнившие ступени лестницы; она вела на дно лощины. Никодим насчитал семь ступеней.
"Семь ступеней — семь цветов радуги", — сказал Никодим, и вместе ему стало холодно, и лихорадочная дрожь пробежала по его телу…
"Если проходить одну ступень за другою, — думал Никодим, — что будет? Еще и вначале увидишь весь мир, но он будет красным. То есть не совсем красным, особенно: не по красному красным — то есть так, как представляется мне с самого начала — это и будет красным; ступень дальше — станет оранжевым, совсем по-новому. Еще дальше — желтый, опять новее прежнего — и так далее: зеленым, голубым, синим, фиолетовым. Потом, когда станешь на землю, мир будет настоящим, белым. Тогда можно будет торжествовать. Никто не знает, а эта лестница особенная. И не нужно, чтобы знали. Я один буду ходить сюда…" "Потом дальше будет колодец, круглый; но такой, что только человек может влезть. Колодец очень глубокий, и в нем темно".
Никакого колодца под лестницей не было: его рисовало воображение Никодима, но зато над головой Никодима по гладкому краю обрыва виднелась надпись. Часть слов была смыта дождем, а часть еще сохранилась, и хотя с трудом, но можно было разобрать следующие слова: "…подобно… Актеону: он… моей жене… после… смысл и присутствие собственного сознания… представил… терпи…"
Надпись была сделана рукою Никодимова отца, но Никодим надписи не заметил…
Темнота быстро надвигалась, и становилось холодно.
Огонек вывел его на прогалину, все на ту же прогалину, на которой он был сегодня уже три раза, к телу Уокера.
Понятые сидели у костра; лица их ярко освещались огнем, но Никодима в темноте они не могли заметить. Ступал же он по земле очень тихо.
Понятые разговаривали. Младший говорил старшему:
— Что ты думаешь, все эти Ипатьевские испокон веку с нечистой силой возились. Сам знаешь, она-то сама к таким напрашивается спервоначалу, а потом свяжутся и так понравится,
— Полно к ночи-то говорить всякое, — зевнув и крестя рот, ответил второй понятой.
— А вот наши видели на покосе прошлым летом, как лобачевский-то управляющий ее гнал. Она бежит-бежит, присядет, да потом, как заяц, и сиганет с одного маху через поляну.
— Полно тебе! — сказал опять второй, усовещивающим голосом. — Никто, как Бог один.
— Перекрещусь — не вру, — заговорил первый, горячась. Но в это время из мрака перед понятыми выросла фигура Никодима.
Они вскочили, испуганные, дрожащие. Может быть, им показалось, что это была душа покойника.
Но они тут же признали Никодима. Однако появление его их опять и удивило, и устрашило, должно быть. Они перестали разговаривать.
Старый понятой потом сказал Никодиму, стоявшему молча:
— Не к добру это, барин, что вас все сюда ведет. Нехороша примета.
— Я заблудился, — ответил Никодим, — и вышел на огонек. Теперь пойду к дому. Пора спать.
Он говорил спокойно, немного усталым голосом, но словно ему не было никакого дела, что здесь рядом лежит труп Уокера.
— Страшновато, — заметил молодой, — я не пошел бы один. Кто его знает, за каким кустом стоит. А вдруг схватит.
— И что ты, Федор, сам на себя страх наводишь, — сказал старый понятой, но таким голосом, что чувствовалось, что он боится еще пуще, чем его товарищ.
— Ничего не страх, — ответил тот излишне бойко и развязно, — а только барину хороший совет даю.
При последних словах и у молодого застучали зубы.
Никодим знал, что ему нужно торопиться домой, но от всех этих слов на сердце и у него стало жутко. Он стоял и не решался пойти.
Только сделав очень большое усилие, он шагнул в сторону и скрылся во мраке.
Дома было весело и уютно. В столовой, при спущенных шторах, зажегши всюду огни, сидели за кипящим самоваром Валентин, Евлалия и Алевтина, только что приехавшая из города, и господин в черном, по наружности и одеянию актер.
— Здравствуйте, Никодим Михайлович, — сказал актер громко. Никодим поглядел на него со старанием припомнить, где он этого актера уже встречал, еще совсем недавно.
— Мы познакомились на днях с вами, в одном имении на празднике, — пояснил актер. Это был тот самый актер, что походил на Лобачева. Однако Никодиму присутствие актера стало уже безразличным.
Потом пили чай. В середине чаепития актер обратился к Никодиму.
— Я к вам по делу, — сказал он, — не хотите ли вы вступить в мою труппу на всю зиму?
Предложение было чрезвычайно неожиданно для Никодима, особенно оно не связывалось у него со всем тем, чему он был сегодня свидетелем и что сам делал и думал. Ему стало смешно от сознания всей нелепости предложения.
Он подумал-подумал и ответил:
— Как же так? Я никогда не играл. И почему вы обращаетесь ко мне?
— После того как я встретил вас там, вы не выходили из моей головы.