Странствующий
Шрифт:
И что же это людям на одном месте не сидится! Что ведет их из дома в дом, из селения в селение? Казалось бы, уединись, углубись и спасайся. Нет, обязательно приходит время, и человек лишается способности устоять перед сильным позывом к перемене мест. Конечно, все мы странники на этой обреченной земле. Наша родина там, на небесах, где Господь, где вечность.
И все бы нормально, если бы не приходили такие дни, как этот. Если бы чувство одиночества, неприкаянности не давили на странников такой тяжестью. Если бы вдруг сразу вся прошедшая жизнь не стала казаться заблуждением. Конечно, там, где-то в глубине,
Сердце будто вырвано с корнем. В груди, где оно стучало, откуда разлеталась по телу горячая кровь, а в небеса — молитва… Там пусто…
Одними губами шевелю мольбу. Скрюченными холодом пальцами начертываю святой животворящий крест на поникшем к земле «образе Божием».
Холодная тьма цепляется за каждое мое движение, виснет гирями на плечах, руках, ногах, губах. Ноги расползаются в грязи. В ботинках хлюпает.
Но вдруг на мое плечо ложится рука Валерия. Я поднимаю на него глаза и посреди сосулек в мокрой бороде разглядываю теплую дружескую улыбку. Мой старший брат со мной!
Как часто я напрочь забываю о его присутствии. Он больше молчит, ничего не требует, ни на чем не настаивает. Кажется, ему ни до чего нет дела. Идет себе и идет. Или сидит. Или стоит. И все молча. Тихо. Мирно.
3/4 Ты что, не мерзнешь? 3/4 с трудом выдавливаю.
3/4 Снаружи только, 3/4 отвечает бесстрастно Валерий. 3/4 Внутри тепло. Ты не выпускай внимания наружу. Все молитвы и размышления о милости Божией направляй в сердце. Тогда рассеяние сменится накоплением.
3/4 Всего-то? Как просто.
…И в этот миг в памяти всплывают слова старинного товарища, которыми тот успокаивал меня в минуты отчаяния: «Подумаешь, земные скорби! Вот в аду скорби 3/4 это да». Из раскаленного ядра моей земли выносит порыв огненного жара, и озноб сразу проходит. Рациональная часть сознания отмечает, что тело продолжает движение сквозь бурю. Серое небо низвергает на раскисшую землю тонны воды со снегом. Душа же моя настойчиво продирается вглубь.
На пути вырастают дебри жалости к себе. Продираюсь сквозь терновые колючки осуждения. Обрушиваюсь в черную пропасть уныния. По зыбкой веревочной лестнице молитвы, карабкаюсь вверх. Снова стою на твердой почве. Качусь по гладкому шоссе мечты. Мимо цветочных зарослей тщеславия, опьяняющего ядовитой сладостью. Обгораю чуть не дочерна под знойными лучами гордости. Забираюсь в космические высоты самоцена. И привычно срываюсь вниз, обращаясь лепешку позора.
Как хорошо отсюда, со дна ямы, восстанавливать покаяние! Как грязному в бане париться. И легчает тело души, возвращает себе детскую гибкость. И взлетает ввысь, жадно дыша раскаленным паром. Чтобы уж каждая клеточка душевного естества размякла, раскрылась, испотелась до полной чистоты.
В прохладном предбаннике попиваю чай на целебных травах. В дивном букете вкуса распознаю сладость прощения, хмель благодарности, горечь жалости, терпкость томления о несовершенстве, прохладу трезвения и упругость надежды.
…И льются, высвечивают из небесного отечества таинственные слова божественной свободы:
Однако рассудок истолковал эти слова по-своему. Потому что в настоящее время мы сушим одежду и согреваемся в простеньком номере привокзальной гостиницы. А за окнами гудит, грохочет и пыхтит железная дорога. Итак, наши возможности и скрытые желания пересекаются с высшей волей в этой географической точке. Впереди — дальняя дорога.
Практикум смирения
Купе мягко покачивает под перестук колес. За окном продолжает свирепствовать буря, нам же тепло и сухо. На нижней полке напротив уютно полулежит, скромно подобрав под себя ноги, обернутые длинной юбкой, женщина средних лет. Лицо ее не лишено благородства. Внешность хранит следы напряженной борьбы со старостью, в которой, увы, человек всегда терпит поражение. Руки ее знали как негу дорогих кремов, так и тяжелую грязную работу. Стан по-прежнему гибок и позволяет принимать любые положения. Движения осторожны и женственны.
На сетчатой полке над ее головой, как само собой разумеющееся, лежит далеко не новый молитвослов. Наконец, она поднимает глаза 3/4 а там!..
Лишь на секунду встречаются наши взгляды, но в кофейной гуще зрачков оживает архив ее жизни. Избалованная девчушка со вздернутым носиком уступает место хорошенькой девушке, знающей себе цену. Затем следуют одна за другой: счастливая невеста, брошенная жена, одинокая дама, бредущая по осенней аллее под шорох палой листвы, до головокружения пахнущей тленом увядания. Там же и смертельное дыхание отчаяния, и боль в груди, и бегущие по лицу тени бессильной ярости 3/4 но и выстраданная любовь на излете молодости. Но и озарения вечного сияния из будущего, пронизанного надеждой…
Раскладываю на столике съестные запасы, второпях купленные в привокзальных ларьках. Как всегда, с опозданием ругаю себя за расточительство. Правда, сейчас меньше: деликатесы сгодятся для устройства скромного пира в обществе дамы. Предлагаю ей прийти на помощь. Она соглашается и умело сооружает из горы продуктов походный натюрморт.
Наконец, приготовления окончены. Произносится имя — Ольга Викторовна, следом 3/4 наши имена. Читается молитва перед трапезой. Поднимаем рюмки легкого вина, закусываем сыром и одобряющей улыбкой. Обмениваемся дежурными фразами. Когда же дама начнет свою историю? Нужно ее к этому подвести.
3/4 По всему видно, в девичестве от кавалеров у вас отбою не было?
3/4 Вы правы, 3/4 кивает Ольга, возвращаясь к вязанию. 3/4 И весьма достойные кавалеры случались. Но девушка я была, воспитанная на романах Грина, Тургенева и Достоевского, поэтому ждала благородного героя. И дождалась, 3/4 она тихонько вздыхает. 3/4 Сначала все было хорошо: ухаживания, помолвка, свадьба в шикарном ресторане. И еще где-то с полгода мы старательно изображали из себя счастливую пару. А потом началось испытание буднями. Здесь-то наш семейный корабль и затрещал по швам. Муж начал попивать, а я пыталась его воспитывать. Тогда стал он пропадать в компаниях друзей. Я тоже иногда удирала к маме «под крылышко», чтобы выплакаться. Мама у меня женщина волевая. Не то что я, размазня. Вот она меня и научила, как мужа правильно дрессировать. Поделилась, так сказать, опытом поколений.