Страшные сказки Бретани
Шрифт:
Когда путники вернулись в замок, Сюзанна забросала их вопросами, но оба отвечали очень уклончиво, помня о данном Луи де Матиньи обещании не рассказывать о фальшивом призраке и не желая рассказывать о настоящем. Бомани со ставшим уже привычным ворчанием повёл лошадей в конюшню, бормоча, что в этих придорожных гостиницах «бедных лошадок» ни покормить нормально не могут, ни напоить, ни искупать. Эжени тут же кинулась разбираться с делами, накопившимися за время её отсутствия, а Леон отправился отдыхать, удивляясь, откуда у девушки столько энергии после столь утомительного путешествия.
Впрочем, ответ на этот вопрос нашёлся довольно быстро — Эжени сама рассказала ему, когда вечером он пришёл к ней в библиотеку.
— И откуда у вас столько сил? — полюбопытствовал Леон, наблюдая за огоньками, которые один за другим вспыхивали в темноте. — Разве магия не вытягивает из вас все соки?
— Вытягивает, — девушка повернулась к нему, блеснув глазами. — Но, во-первых, это не настолько сильная магия — исцелять Катрин Дюбуа, к примеру, было куда труднее.
— Помню, вы тогда едва стояли на ногах, — кивнул он.
— А во-вторых, у меня теперь есть надёжный источник, из которого я могу подпитывать свои силы, — она кивнула на Леона. — Видите ли, магия, как я уже говорила, проявляется в минуты сильнейших всплесков человеческих чувств — горя, гнева, страха… и счастья тоже, хотя мне до недавних пор не так часто доводилось это испытать. И подпитываются магические силы либо болью, либо наслаждением. Так, мои силы пробудились, когда на меня напал де Лавуаль, готовы были пробудиться, когда меня душил священник. До недавних пор моя магия питалась лишь болью.
Лицо Эжени потускнело, и она печально склонила голову.
— Я знаю, так делать неправильно, но иногда я сама причиняла себе боль — колола иголкой, тыкала шпилькой, обжигалась или погружала руки в ледяную воду и тому подобное. Это было неприятно, но заставляло мою магию проснуться. Теперь же благодаря вам я нашла… эээ… иные, менее болезненные способы поддерживать свои силы.
— Неужели? — хмыкнул Леон. — Получается, вы вытягиваете из меня жизненную силу, как вампиры кровь? Не то чтобы я был против, но…
— Нет-нет, что вы! — Эжени всплеснула руками. — Ваша жизненная сила остаётся при вас, я всего лишь получаю удовольствие, которое помогает мне поддерживать магию.
— Пожалуй, я польщён, — усмехнулся бывший капитан. — Вы позволите мне ещё немного подпитать вашу магию?
— Разумеется, — Эжени с улыбкой склонилась к нему.
***
Так и началась для Леона и Эжени эта странная новая двойная жизнь. Днём они вели себя так же, как обычно — разговаривали друг с другом подчёркнуто вежливо, обсуждали бытовые проблемы, дела крестьян, запасы провизии, планы на следующий год, говорили про управление владениями де Сен-Мартен и необходимые закупки, реже — обсуждали нечисть, которая вроде как попритихла после зимы. Сюзанна, беспрестанно хлопочущая по хозяйству, успевала жаловаться на очередного своего поклонника — не то плотника, не то кузнеца — и как будто бы не замечала никаких изменений в своей госпоже и её стражнике. Бомани тоже жаловался — на кости, которые стали ныть в плохую погоду, на то, что силы у него уже не те, что раньше, на лошадей, с которыми возни больше, чем с малыми детьми: то они съедят что-нибудь не то, то захромают, то подхватят простуду… Негр, казалось, тоже ничего не замечал, и Эжени постепенно успокоилась, хотя ей было немного стыдно обманывать людей, который служили ей верой и правдой, в особенности Бомани, который был так предан ей, а до неё — её родителям, который никогда не раскрыл бы
«Но я делаю это ради их же блага», — успокаивала она себя. «Если правда о нашей с Леоном связи выплывет наружу, пострадает и моя репутация, и его, да и слугам тоже придётся несладко. Бомани, если узнает, конечно, промолчит, но будет страшно недоволен — он до сих пор до конца не принял Леона, по-прежнему считая его чужаком. Сюзанна же, если узнает, будет стараться всеми силами сохранить тайну, но в конце концов кому-нибудь непременно проболтается и сама же будет страдать из-за этого. Нет, слугам нельзя знать!».
Дни их проходили даже более обыденно, чем раньше, поскольку не приходилось гоняться за привидениями и оборотнями, разыскивать ундин, плясать с лесными духами и прочей нечистью. Ночи же Эжени и Леон проводили вместе — иногда он приходил к ней в спальню, иногда она к нему, порой же они уединялись в каком-нибудь укромном месте — чаще всего в библиотеке. Пижма, купленная у травницы Жанны ещё зимой, в конце концов пригодилась — Эжени исправно заваривала из неё чай и пила, добавляя мёду, чтобы перебить его неприятный вкус. Родить ребёнка от Леона, да и вообще родить от кого-либо никак не входило в её планы. Ей не приходилось близко общаться с беременными женщинами, но Эжени достаточно хорошо представляла, какие мучительные превращения происходят с телом будущей матери и насколько велик риск лишиться жизни при родах. Кроме того, она была уверена, что Леон скорее умрёт, чем станет отцом бастарда и обречёт своё дитя на то, через что прошёл сам, и если она забеременеет, он женится на ней любой ценой, хотя бы и силой.
Но такие мысли приходили в голову Эжени не так уж часто. Гораздо больше в эти сумасшедшие весенние дни было приятных мыслей, слов и дел. Весна тем временем уверенно вступала в свои права — небо наконец-то сменило цвет с тускло-серого на нежно-голубой, солнце стало появляться на нём гораздо чаще, редкий снег вовсю таял, оставляя после себя грязные черноватые лужицы, с юга потянулись стаи перелётных птиц, и воздух огласился их звонкими трелями. Ветер из холодного и пронизывающего превратился в свежий и доносил тревожащие, будоражащие запахи, из-под земли стали пробиваться первоцветы, а в деревне по ночам запели свои весенние песни коты. В такое время сама природа будто шептала «Любите!», и Леон с Эжени с радостью последовали этому призыву.
Почти месяц прошёл в блаженном спокойствии, а на изломе апреля, когда снег полностью сошёл, на деревьях уже набухали почки, птичий пересвист набрал силу, а коты, напротив, попритихли, Эжени и её верного спутника, а ныне и возлюбленного, ждало новое приключение. Вестником его стал нежданный гость, а новость о госте принесла, как сорока на хвосте, Сюзанна. Однажды во второй половине дня она вбежала в гостиную, полыхнув своим ярко-розовым платьем, ещё более взволнованная и быстрая, чем обычно (Леон и Эжени едва успели отдёрнуть руки друг от друга — он поспешно отступил на несколько шагов, она склонила голову над книгой, которую якобы читала). Но Сюзанна явно была обеспокоена настолько, что не заметила ничего подозрительного.
— Госпожа Эжени, господин Лебренн! — грудь служанки часто вздымалась и опускалась, на щеках пылал румянец. — Ко мне на днях приехал кузен Франсуа, из владений графа д’Эрвье, что у самого берега моря. Я-то думала, он просто навестить меня хочет, соскучился по родной душе… А он надумал насовсем сюда переезжать. У них там дурные дела творятся, — Сюзанна почему-то огляделась и понизила голос. — Говорят, у них там вампир завёлся, а может, даже и не один.
— Вампир? Настоящий вампир? — резко спросил Леон. Эжени знала, что он, не глядя на неё, почувствовал, как она напряглась, и пожалела, что он не может сейчас взять её за руку, обнять и успокоить.