Страшный Тегеран
Шрифт:
— Что же это такое? Я пошел в конюшню, смотрю: там не то что одна запряжка, а целых четыре, стоят себе да кормятся. Я конюхам говорю: «Почему это наиб нам лошадей не дает, чего вы нас здесь мучаете? Это что же, говорю, по-мусульмански называется так поступать?» А они налетели на меня, да как начали бить, ругать да проклинать, будто бы я баби. Уж так били, пока сами не устали, тогда только отпустили. Да говорят: «Скажи только кому-нибудь — еще получишь!»
В чрезвычайном гневе Мелек-Тадж-ханум повернулась к наибу со словами:
—
Но наиб не слышал этих угроз потому, что при появлении Хасан-Кули он незаметно исчез.
Когда все это происходило, было два часа пополудни.
Прошло еще четыре часа, запряжка из Кума не приходила. Солнце зашло, настал вечер. Тогда из Кума приехал почтовый фургон. Но ввиду того, что на нем была правительственная почта, наиб, не обращая ни малейшего внимания на гнев Мелек-Тадж-ханум, отправил его дальше.
Глава восемнадцатая
УДИВИТЕЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Давно уже стемнело. Просторы неба были затянуты густыми облаками так, что темнота не оживлялась даже блеском звезд. Дул горячий ветер, и воздух был невыносимо душен, дышать было нечем.
Бедная Мелек-Тадж-ханум, истощив все свои угрозы, гнев, просьбы и мольбы, из которых ничто не действовало на наиба, от огорчения вытащила из узла молитвенник и, усевшись на килиме, во весь голос принялась читать молитвы, точно думая, что это заставит наиба быть уступчивее.
Мэин, наоборот, не очень сердилась на наиба и на задержку. Видно было только, что она нервничает и беспокоится. И по мере того, как сгущалась ночь, беспокойство ее усиливалось. Она то вставала и подходила к дверям, то выходила на террасу михманханэ и долго стояла, глядя на дорогу, и слушала, стараясь уловить, не раздастся ли там стук колес кареты или коляски.
Фирузэ попросила ханум читать помедленней, чтобы и она могла повторять за ней молитвы.
Читатель, может быть, удивляется, как это неграмотная Мелек-Тадж-ханум вдруг читает молитвы? Но удивительного здесь нет ничего. В старину в Персии детей специально обучали чтению молитв, и у них так наметывался глаз, что они умели читать духовные книги, не понимая ничего в светских.
Хасан-Кули, на спине которого были еще совсем свежи следы тумаков и пинков, свернувшись на полу в боковой комнате, тоже что-то тихо ворчал про себя.
Тьма все сгущалась, и все чернее становились облака.
Наиб, не обращавший более никакого внимания на пассажиров, ушел к себе в комнату и уселся подсчитывать ведомость потребления ячменя, юнжи и соломы. За этими занятиями прошло два часа.
Вдруг вдали послышался грохот колес приближающейся кареты.
Слышно было, что ехали из Тегерана.
Через десять минут карета подъехала к станции. Из кареты выскочил молодой человек в большой меховой шапке. Чей-то голос тихо сказал ему изнутри:
— Пойди к наибу чапарханэ и скажи,
Скоро молодой человек вернулся с наибом, который, просунув голову в открытое окно кареты, спросил:
— Что прикажете, ага?
Тот же голос спросил его:
— Вы получили вчера письмо, отправленное вам из Тегерана? Эти пассажиры здесь?
— Так точно, — ответил наиб. — Приказ хезретэ-раиса получен, и все исполнено, как они приказали. Пассажиры уже восемнадцать часов ждут здесь. Задержал по причине отсутствия лошадей.
Из кареты ответили:
— Очень хорошо. Я уведомлю раиса о вашей отличной службе. А пока прочтите-ка еще это письмо.
Наиб пошел к огню читать. А голос в карете произнес:
— До сих пор все, слава богу, идет хорошо. Если дальше так пойдет, я буду у цели.
Наиб вернулся. Он говорил:
— Бе-чешмь, бе-чешмь, слушаю. Мне специально предлагается исполнять все ваши приказания. Будет исполнено. Извольте приказать, что я должен сделать?
— Пока пойдите к ним и скажите, что лошади прибыли, пусть поднимаются и собирают вещи.
В это время к окну кареты подошел вышедший из нее молодой человек в меховой шапке. И голос принялся тихо давать ему какие-то распоряжения. А молодой человек отвечал:
— Будет исполнено.
Известие о том, что лошади пришли и что они через четверть часа могут отправляться, привело Мелек-Тадж-ханум в неописуемый восторг.
— Видела? — сказала она Фирузэ, — молитва-то как ему язык припечатала, проклятому.
Не радовалась Мэин: она была в сильнейшей тревоге и не говорила ни слова ни с матерью, ни с Фирузэ.
Наиб подошел к карете и сообщил, что путешественницы чувствуют себя отлично.
Оттуда его тихо спросили:
— Со вчерашнего дня сколько запряжек прошло отсюда в Тегеран?
И наиб доложил, что, кроме почтового фургона, не прошло ни одной.
Тогда голос обратился к кому-то, сидевшему внутри кареты, и произнес:
— Ты скажешь, что ехала в почтовом фургоне в Тегеран, а на остановке в Кушке-Насрет пошла погулять, да от скуки залезла в пустую карету и заснула. Но только помни, если тебе придется трудно, ты сначала притворяйся глухонемой, а в Куме во что бы то ни стало проберись на станцию, дай раису чапарханэ это письмо, и он тебя немедленно отправит в Тегеран.
Через некоторое время Мэин сказала матери:
— Ну, я пойду, сяду в карету.
Через пять минут сели в карету и Мелек-Тадж-ханум с Фирузэ, с трудом добравшиеся до кареты среди этой тьмы, в которой едва можно было различить в двух шагах от себя человека.
Четыре сильных лошади были уже запряжены в карету. И скоро она покатилась по направлению к Куму.
А через пятнадцать минут карета, привезшая юношу в меховой шапке и двух неизвестных пассажиров — после того, как из нее высунулась рука и положила в руку наиба золотую монету, — во всю прыть четырех сильных лошадей понеслась назад к Тегерану.