Страшный Тегеран

Каземи Мортеза Мошфег

На лице Ф... эс-сальтанэ появилось оскорбленное выражение, но шахзадэ быстро поправился:

— Нет, правда! Хотя, конечно, это слово у меня просто так, случайно вылетело, потому что вы-то и дельный и трудоспособный, вы не то, что эти разные хлопотуны безработные, каждый день меняющие направление, вы не очень-то и стремитесь попасть в меджлис, и только вашему покорнейшему слуге, который к вам искренне расположен, изволите об этом говорить...

Ф... эс-сальтанэ, чувствуя, что от похвал вырастает в собственных глазах, сказал:

— Ну, конечно, я без дела не сижу и ради депутатства не стану бегать туда-сюда... Я только болею душой за народ и хочу занять депутатское кресло больше с той целью, чтобы послужить родине. По мере сил и возможности исполнить священную обязанность...

Будучи сам помещиком, я лучше знаю, какие законы прежде всего нужно издать для крестьянства. Например, я считаю, что крестьянам никак нельзя позволять, чтобы они вдруг являлись к помещику с разными заявлениями. Прежде всего, они не воспитаны, часто пренебрегают приличиями и совершенно не имеют никакой деликатности. Могут ведь оскорбить человеческое достоинство. Хезрет-э-валя, согласитесь, что если лошадь держать в конюшне, да не садиться на нее, а только кормить ее ячменем, она, в конце концов, начнет так лягаться да брыкаться, что хозяину будет одна только неприятность. Так и крестьяне. Крестьяне должны работать и не заедаться. И я думаю, что если им, как в России, вместо пшеницы давать просо, оно будет лучше, полезней: во-первых, от более слабой пищи они не так будут забывать свои обязанности, будут работать, а не заниматься разными бунтами да партиями, как это в последнее время пошло, и во-вторых, от продажи пшеницы возрастет наше с вами благосостояние, а следовательно, и благосостояние государства увеличится.

Шахзадэ одобрительно кивал головой. Ф... эс-сальтанэ продолжал:

— Несколько дней назад был я, знаете, в одном обществе; собрались образованные молодые люди — прогрессисты все. Говорили о разных материях. Только я один, по причине незнания предмета, — впрочем, от вас-то зачем я буду скрывать? — вернее, просто по необразованности, вынужден был молчать. Между прочим, кто-то сказал, что один английский ученый, по имени Дарвин, очень дельную мысль высказал.

Шахзадэ К.., жадно ловивший чужие умные мысли, чтобы при случае показать при их помощи свою образованность, быстро спросил:

— Что за мысль?

— А видите ли, — ответил господин Ф... эс-сальтанэ, — мысль его такова, что если, например, вы увидите под забором бедняка, еле живого от голода, не надо его жалеть, потому что это значит, что он на большее не годен. Вообще говоря, его мнение таково: преуспевает ли человек в жизни, или, наоборот, терпит бедствие, все это объясняется только его годностью или негодностью. Годен он — имеет успех, нет — терпит бедствие. Очень мне пришлось по душе это мнение. Изволите помнить, что сказал Саади — упокой бог его душу: «Волчонок в конце концов всегда станет волком». Жалость да сострадание к людям неуместны. И зачастую от них только неприятности. Да и внешность тоже нужно принимать во внимание. Не знаю, изволили ли вы заметить, что если, например, начальником какого-нибудь учреждения стоит этакий какой-нибудь коротышка без роду, без племени, — ну кто станет с ним считаться да читать его приказы? Мирза-Хасан, сын Мирза-Али-Акбера, уж он так до окончания века и будет Мирза-Хасан, сын Мирза-Али-Акбера; сколько он там ни учись, а для дела он не годится. Он годится перья чинить, да бумагу разлиновывать. И совсем обратное получается, скажем, с вашим сыном или с сыновьями людей вам подобных. А почему? Да потому, что он из благородной фамилии, семейство у него благородное. Он хоть наукам и не учился, а как сядет в кресло перед письменным столом, так все подчиненные трепещут, потому что он от великого отца происходит, и сам велик, и платье начальника ему пристало. Эти «парламентские» мысли доказывали шахзадэ полную пригодность его друга для депутатства в меджлисе. Ведь, попирая победоносной ногой права всех персов, кроме богатых невежд, будущий депутат доказывал, что они по самому существу своему ни на что не пригодны и что никакие облегчения для крестьян не нужны, так как они тогда взбесятся и с ними наплачешься.

Часы били четыре, когда в зале появился пишхедмет и подал на подносе господину Ф... эс-сальтанэ пакет.

— Телеграмма, — сказал Ф... эс-сальтанэ, распечатывая пакет, и подумал: «Должно быть, сообщение об их приезде в Кум».

Его больше всего удивило, что между часом отправления

телеграммы и ее приема была что-то очень уж маленькая разница: всего четыре часа. Совершеннейшая диковина в Персии, где телеграммы большей частью приходят на место назначения на четвертый или пятый день.

Мне не забыть никогда, как летом 1929 года, едучи в Зенджан, я в пятницу вечером отправил телеграмму о выезде. В субботу утром я выехал. В четверг рано утром прибыл я в Зенджан и после обеда, когда я отдыхал с дороги, раздался стук в дверь: принесли телеграмму о моем выезде.

Как принято в Персии, Ф... эс-сальтанэ вытащил из кошелька кран и подал его для анама пишхедмету, курьеру телеграфа.

Много в Персии забавного, и одна из самых забавных вещей — это анам курьерам телеграфа. Бедный перс ко всему привыкает быстро, но зачастую эта простота обходится ему дорого. Во всем мире, конечно, люди дают и берут анамы, но, должно быть, только в Персии это является законом, неисполнение которого навлекает на вас неприятности. Неизвестно, кто был тот первый перс, который при введении в Персии телеграфа, чрезмерно обрадовавшись известию, принесенному ему телеграммой, и желая обрадовать и того, кто ее доставил, дал первый анам первому курьеру телеграфа. Курьер взял и сказал себе: «Недурно! Если везде будут давать анам, делишки наши пойдут хорошо». И с тех пор начал повсюду нахально требовать анамы. И так до наших дней, когда это окончательно вошло в привычку, а управление телеграфов, ко всеобщему удивлению, как будто ввело ее в кодекс обязательных постановлений. И теперь — странная вещь! — приходится давать анам не только тогда, когда телеграмма принесла тебе радость, но и тогда, когда она сообщает тебе о смерти любимого человека, или о том, что тебя прогнали с важного поста.

— А ну, посмотрим, что они пишут, — сказал Ф... эс-сальтанэ и, беззаботно развернув телеграмму, поднес к глазам.

шахзадэ К... увидел, что его почтенный друг читает слишком внимательно и лицо его постепенно меняет окраску. Ф... эс-сальтанэ покраснел, а так как от природы он был смугл, то лицо его приняло сине-багровый оттенок.

Телеграмма упала у него из рук.

— Мою дочь похитили, — сказал Ф... эс-сальтанэ.

Шахзадэ подхватил с пола телеграмму:

«Тегеран, Хиабан... Хезрет ага Ф... эс-сальтанэ. Прискорбное событие Кушке-Насрет Мэин исчезла коляске другая женщина. Куме женщина тоже исчезла уведомлено жандармское пока безрезультатно ханум припадок сожалению докторов пока нет срочно необходимо ваше вмешательство. Фирузэ».

Прочтя телеграмму, шахзадэ тоже переменился в лице.

Еще бы: это происшествие разрушало все его планы на то, что можно поправить денежные обстоятельства путем брака Сиавуша и Мэин.

Ф... эс-сальтанэ был поражен в самое сердце. Во-первых, он любил свою дочь, а кроме того, он чувствовал, что почва, на которой должен быть поставлен его депутатский стул, проваливается: шахзадэ теперь не станет хлопотать о его депутатстве.

Минут пять они ничего не говорили. На лбу Ф... эс-сальтанэ проступили капли холодного пота.

«Как разыскать Мэин? — спрашивал он себя. — И кто это сделал?»

И вдруг на губах его само собой очутилось нужное слово. Он прошептал:

— Ферох.

Глава двадцать вторая

БЕГЛЯНКА

Мы расстались с Мэин в Кушке-Насрет в тот момент, когда она, предоставив матери и Фирузэ собирать вещи, вышла из чапарханэ, чтобы сесть в карету.

Было по-прежнему темно, хоть глаз выколи. Сходя с крыльца михманханэ, Мэин говорила себе: «Главное — не перепутать карету, а то весь наш план рухнет».

Сердце ее трепетало, но не от страха: она хорошо знала Фероха и не боялась довериться ему и ехать с ним.

Сердце трепетало от волнения при мысли, что сейчас ей придется ударить по самодурству и упрямству отца. Кроме того, что жалела мать, которую очень любила.

«Бедная мама будет много плакать, много будет страдать. Но что же мне делать? Ведь она не хотела слушать меня...»

Она увидела впереди себя две кареты, стоявшие одна позади другой, и возле первой из них различила Хасан-Кули и сурчи, возившихся с лошадьми.