Страсть к размножению
Шрифт:
Горелой голубой бумаги.
Ночь разбавляли, как в столовой
Светлеет темный вкусный сок.
Он что-то крикнул про "бросок" -
Душа порезалась о слово,
И умер он, гологоловый,
Обняв рассыпчатый песок.
А утром город стал побрит,
Пространство дымом затянулось,
Мотая соленоид улиц
На талию центральной стрит.
Заизолированный в камень
Спин нависающих домов
Он ночью спал рядами снов,
Запаралеленных
Он спал в фонарном хлороформе,
Он спал про то, что он один,
Что он экскурсовод витрин,
Но спал в аллегоричной форме.
Заметьте, что любая вера -
Стратегия игры в живых,
И что реальность таковых -
Лишь дым в прозрачной атмосфере -
Мы это видим на примере
О том, как вольтова дуга
Из марта коротит с апрелем,
Когда, как бусинки, недели
Продеты в дырки четверга,
Как ел глаза съедая дым
Так сон перерастал в реальность,
И где бы время ни сломалось,
Пройдут через излом следы.
Привстала ночь, чесались раны,
И мы вошли через экраны,
Оставив пятна рваных дыр,
Как оси глобусов косые -
Там мокрый силуэт России
Лепили руки на картон -
Россия издавала стон
Стотысячными тиражами,
Ее душа в ночной пижаме
Стояла, вросшая в балкон.
Она потрескалась в пыли,
Как в Аргентине португальцы,
И крепкие чужие пальцы
Ее крутили, как могли.
Большой велосипедный руль
Торчал из моря-тренажера,
От неуемного мажора
На дне иссык последний куль,
И даже стопочки пилюль
Не порождали больше воду.
Он был расстегнут и расхристан
С сухим висящим языком,
И бредил, лежа под песком
Он о дожде из капель смысла.
Как можно не понять его?
Пять лет над ним висело лето,
Жевал минуты, как кассеты
Искрящий неисправный бог.
Безводное дневное солнце
Палило даже по ночам,
И в одиночестве торчал
Из раненого дна рубильник.
А лучше не рубильник - кнопка,
И кто-то топнул на нее,
Водой полилось бытие,
Как будто вывернули пробку.
И наркоман, как желтый лист,
Всплывал из мутного потока,
Чтоб снова умереть до срока...
ДЕЛО ТЕХНИКИ
1987-1988
М. Шатуновскому
Найдут открытой дверь во взломанной палате
И станут вспоминать черты его лица
И над пустой землей нагнется отражатель
И на экранах
И прекратится все, и там, где небо скисло,
Свернутся облака в тяжелой тишине,
И кто-то навсегда утонет в бездне смысла,
По рации сказав, что смысла больше нет.
Он видел, как мертво на расстоянье шага,
И как придет конец, как лязгнут тормоза,
Как вздует стаю птиц горелою бумагой,
Чтоб сделав два мазка, откинутся назад.
А. Белому
Синий. Прозрачный.
Светающе-темный.
Черная линия.
Желто-лимонный.
Глубокий и ясный
Четко-зеленый
Рубиново-красный
И серый, сожженный.
Черные точки
На спиленной грани -
Мертвые дочки
Навалены в сани,
Сани и лошадь
Ездят по свету -
Ищут, кому бы
Отдать эстафету.
Встают на дыбы
Силуэты мостов,
Катит гробы
Лошадиный остов,
Целует прохожих
Краснеющий череп,
Мать дергает вожжи -
Не слезть и не смерить.
Две тысячи лет
Глаза над бровями,
Под кожей скелет
Забывается снами.
Заставы, разъезды,
Трибуны, штыки,
Квартиры, подъезды,
Кино, кабаки.
Блокадная очередь
В вечный уют,
И мертвые дочери
Чуть привстают.
Вперед ли, назад
Ли, лежат ли, стоят -
В туманных глазах
Растворяется взгляд.
Телега летит
Как метро по тоннелю -
Сквозь метры и дни,
Сквозь пространство и время.
Х.З. Пастернаку
Тот день был пустынным, тот ветер был сельским,
И странные улицы с ним заодно,
И рыбьи скелеты вздыбившихся рельсов
Со страхом людей наблюдались в окно.
Свердловск перешел на вторую программу,
Под землю втянулись хвосты проводов.
Крестами стояли оконные рамы
На склепах залепленных снегом домов.
Как ветер вперед задыхается в беге,
Когда облака в мертвом небе кишат,
Визжали от холода толстые снеги,
Руками цепляясь за уши и шаль.
Метались на площади смутных сознаний
По-глухонемецки кричащие "Halt" -
На площадь вплывали нависшие здания,
Углами вперед разрезая асфальт.
Повсюду давило, штормило и мяло,
В пучине асфальта тонули дома,
И жалкие люди на волнах и вяло
Качались сквозь серый горячий туман.
И ночь наступила над кладбищем ила,