Страсть к размножению
Шрифт:
Останутся вверху на небе
Следы протекторов и ног.
Все будет снова, снова, снова,
И будет снова в первый раз,
И кот, который был лишь словом,
Расправит под собой матрас...
...Пусть время оставляет бреши
В лесу картонном и пустом,
И сформулированный леший
Опять окажется кустом,
Но пусть гуляет пьяный ветер,
И дышут волнами поля,
Где кот в люминесцентном свете
Беззвучно пел вокруг меня,
Беззвучно мертвом Цареграде,
Одетом в пенную волну,
И травы, что шептались сзади,
Душили низкую Луну.
И голова кругом, как
От песен шла, и умереть
Не чаял кот, но меркли глазки
И языка тащилась плеть.
Он диктовал в ущелье черном,
Крутя обугленным хвостом:
"У Лукоморья кот-ученый
Всё ходит по цепи кругом".
II
СДЕЛАНО НА УДИВЛЕНИЕ
1984 - 1990
ДОГМА
История эта началась, когда Богу было под сорок. Это был коренастый, преждевременно седеющий мужчина, страдавший от одиночества. Всю жизнь он решался на ЭТО. Депрессии следовали одна за другой, и он потихоньку разочаровался во всем, в чем можно только разочароваться. Во время коротких приливов сил Бог решался.
– Да будет мир, - наконец выпалил он и зажмурил глаза.
– Да будет мир...
И ровным счетом ничего не изменилось, только где-то вдали громыхнуло "Ура!".
"О господи, - подумал он - я не способен на это... я же ничтожество... все мои начинания распадаются у меня на глазах, пока я лишь думаю о них: в этом жестоком мире нет места для меня.
Эти зыбкие системы невозможны. Эти предметы - я не верю в них..."
И тут ему представился предмет. Небольшой предмет красного цвета. Постепенно он занял все его мысли. Бог засыпал и просыпался, думая о нем. Мысль не могла разбить эту вещь на воображаемые части. Это оно...
– подумал Бог. Он напрягся, подпер лоб рукой... Через тысячи лет в такой же позе Рахманинов сядет в историческом фильме.
И - эврика!
– Бог сотворил кирпич. На это ушла уйма энергии и времени, и еще тысячи лет в абсолютной черноте вокруг бога летал одинокий кирпич...
* * *
Марии тогда было пятнадцать: ничто особо не радовало и не омрачало ее существованье. Сидела, вязала маленькие шерстяные звездочки. Время она научилась определять по кирпичу, изредка пролетавшему мимо.
И вот однажды...
– Здравствуйте, - она неловко подала руку
– Здравствуй - здравствуй, - пробормотал он.
– Понимаете, это кирпич, - ответил Бог.
– Как вам лучше объяснить... Кирпич - это ...
– Это вы сделали, да?..
Бог покраснел, как трамвай. И тут случилось.
В алфавитном порядке загорелись звезды, в ушах засвистело: появился мир. Он появился таким, как мы его знаем - это была композиция идей кирпича и звездочки. И Бог с Девой Марией спустились на Землю. Потихоньку Бог спился и только изредка выходил во двор поиграть в преферанс. Одна лишь привычка удерживала его от "полного распада личности" - каждый месяц он брал пакет, заклеивал его в конверт и куда-то отправлял его.
* * *
Была весна. Взошло окладистое солнце. В небе распускались облака. Звон бутылок казался каким-то наивно-детским и завораживающим.
Изя протер глаза и приподнялся - как оказалось - с пола. Василий сидел на кровати и ел бутерброд с маргарином,
– Тринадцать штук - два шестьдесят. Пять литров, если по пятьдесят, а на жрать десять копеек...
Изя перевернулся на другой бок и вытащил из кармана конверт.
Протянул.
– Семсят рублей.
– Это что такое?
– Иди за фрикадельками. А это алименты,- и опять заснул.
ЩЕЛЧОК КЛЮВА В КРУГУ ДРУЗЕЙ
Их губы оставались горячи
Их языки чернели опухая,
В иссохшем рту, как в доменной печи.
Байрон, "Дон Жуан"
Я не мог понять, почему я уснул в собственной квартире - это было бесполезно. Смутная постель, смутная постель - она ждала кого-то другого, кого-то усталого и спокойного, она не дала бы ему проснуться. Я ворочался в жестком запахе горелой сметаны. Свет что-то двигался по комнате, пожалуй один будильник, да, один будильник показывал что-то реальное. Я попытался вспомнить, когда собирался вставать. Часовая стрелка медленно двигалась от цифры "3" к следующей и так же медленно убегала от нее стрелка звонка. Протянув руку - стой!
– ладно... я взял беломорину и спички, на несколько секунд фонарь за окном стыдливо отвернулся, этикетка на коробке (метафора - оскалилась) выпучила свое изображение. Я вытащил и зажег спичку, прикурил. Фонарь, уже не имеющий значения, развернулся посмотреть, что за эти секунды удалось сделать и уныло - "я так и думал" - продолжил светоизвержение. Что было на этикетке? Я начал шарить по стулу и по полу рядом с ним. Спичек не было. "Дыроколы России", кажется. Нет, совсем не то. "Это были не спички, а кое-что похуже"... а в общем-то пугаться нечего. Я почувствовал взгляд, даже не взгляд, а демонтаж себя, как изображения. Беспричинный страх нарастал. в заначке оставался еще один шанс. Под подушкой лежала Наталья, она - все... Сейчас включу свет и все...
Я приподнял подушку. Наталья дремала с улыбкой на лице. Почему именно на лице? Где-то в укромном уголке сознания таилась мысль, но с ней можно было покончить в два счета. Наталья со звоном распрямилась. Жаль, что она не разговаривает. "Жаль", - прогудела она. Это была не речь. Ряд объектов, не способных говорить, произносил слова вот так. Это называлось коррекцией. "Свет бы включить", - прогудела. Я легко спрыгнул с кровати, - обернувшись - не понятно, как не угодил в эту яму, видимую, впрочем, лишь из комнаты. Я подошел к лампочке и изящно щелкнул по ней указательным пальцем. Зачем? Ах, да - чтобы включить свет, но свет не зажигался. Я щелкнул еще раз. Темно. Слабым компромиссом засветился разворот какой-то книги на столе, затем пара листов бумаги. Большего щелканьем по лампочке добиться было нельзя. Нет, свет включался как-то не так. Я не мог вспомнить. Я выбирал.
– Наталья, - у меня заплетался язык, - как включить свет?
– Ты щелкал по лампочке?
– Ну.
– Так на столе уже светится, теперь уже не включить.
Да, я помню что-то такое. Это было так. Я щелкаю по лампочке, если ничего не происходит, то сделав какое-то действие, можно включить свет, а если слабый свет появится сразу, то система коротит - даже произведя это действие, света не включить, поэтому - раз стол и так далее, то что это за действие, значения не имеет. Я выбирал.