Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
— То, что уносит печаль.
— Так из-за этого вся эта стрельба? Ты что курьер?
— Сколько вопросов!.. Будешь?
К кофе они так и не притронулись. Зачем кофе, когда кокс?! И кофейник хрипел, на полном газу, последними пузырями, а его пластмассовая ручка начинала оплывать…
— Так в чем там дело-то? — расслабленно спросил он, когда они уже вогнали в себя по две дороги в ад с никелированного кофейного подноса.
Это было что-то новенькое, с какими-то примесями, которые давали странный эффект. Минуты две
— А ни в чем! — наконец, легко выдохнула она. — НАТО бомбит Сербию за Косово!
— Погоди-погоди!.. — Фома ухватил конец радужной и очень веселой гирлянды, которая слетела из дальнего угла комнаты и заплясала у него перед глазами. — НАТО же Ирак бомбил, причем здесь юги?
— Там была Моника Левински! — хохотнула Тая, видимо, ухватившись за ту же веселую гирлянду. — Это каждый коммунист знает!
— А здесь?
— А здесь — Моника Албански!..
Фома представил себе геополитику, в виде пухленькой красивой девахи. Её он почему-то помнил. Больше он от Таи ничего не добился, на все вопросы она отвечала только одно: Моника Албански, Моника Думски, Моника Палестински, — и заходилась в пароксизмах смеха. Вся мировая история представлялась теперь деянием этой американской девы, которая заменила надоевшую всем пуританскую и мстительную Афину Палладу. Эрато снова взяла узды мира — и frenulumclitoridis, и frenulumpreputii.
— Погоди, у меня есть примочка, которая уносит не только печаль, но и скромность!..
Вездесущая Моника сделала мир рассеяно эротичным, хотя и воинственным. «Какая примочка?» — хотел спросить он, но было уже поздно. Две таблетки с буковками, словно волшебные колеса колесниц Ашшурбанипала, легко проскочили внутрь и заторжествовал новый Вавилон. Цветная гирлянда обрела вид карнавального города, мировой столицы греха и свободы, и зазвучала.
Музыка заворожила Фому. Он замычал.
— Вот так мы оттопыриваемся!.. — Тая показывала пальцем на него и на часы, которые вдруг пошли в обратном направлении и уходили все дальше.
Хохотала она беспрерывно. Фома хотел спросить, что это, но вокруг все загрохотало, она включила музыку и грозно, как менада, пошла в танце. Комната вдруг стала низкой и узкой, как пенал, и танец происходил прямо у него на коленях
— Моника Фашистски! — кричала Тая, придвигаясь все ближе, и начиная снимать эсэсовское бикини; показались маленькие груди, необыкновенно привлекательные на фоне расстегнутой черной кожаной блузки.
Музыка становилась все громче, движения Таи все медленнее. Наконец, она почти остановилась, вышла из трусиков, как это умеют только бесстыдницы и, оставшись в одной фуражке, медленно оседлала Фому, стаскивая с него куртку.
И вдруг рухнула рядом с ним на диван, пораженная новым пароксизмом смеха, увидев выпавшую на живот карамельку: «это мне?!» Смех сотрясал не только диван, но и квартиру так, что Фома схватился за круглый валик дивана, чтобы не упасть и не дать ему развалиться.
Красочный и гремящий Вавилон угрожающе раскачивался.
Потом вдруг отвалилась
— Моника Чеченски! — визжала Тая, сгибаясь пополам и показывая на них пальцем.
Фома увидел черные зрачки автоматов, направленные прямо на него…
Когда он очнулся, ему сказали, что это очень славно, более того, вовремя, потому что еще чуть-чуть и его бы закопали, суку. Ощутительный пинок под ребра и вот уже картина мира ворвалась в его сознание. Двое? Трое?.. Что-то вроде полуподвала, оборудованного под спортивный зал — длинное, едва освещенное помещение.
— Да что с ним возиться?! На хрен он сейчас нужен?
— Алик сказал не трогать… сказал, поспрашивать.
— Поспрашивать! Да у меня уже нога устала его спрашивать!
— О, смари, омерекался!
— Омерекался!.. Когда деревню свою забудешь?
Перед Фомой оказалась круглая рожа с маленькими внимательными глазками.
— Ну че, милый, видишь меня? — ласково пропел голос.
Фома видел только изрытое оспой лицо.
— Видишь? — обрадовалась рожа, и Фома получил страшный удар.
Все снова оборвалось темнотой и беззвучием.
— … ребят положил, а?!
Оказалось, что он еще жив и это — тоже к нему.
— Да он и не стрелял!
— Он до этого уже настрелялся, сука! Убью!..
Новый удар, «поспрашивание» продолжалось. Он как тонущий в проруби выплывал из удушья и лишь только открывал рот вздохнуть, получал удар и погружался снова. И снова плыл на свет — хотелось вздохнуть.
— Упрямый, гля!.. Слушай, а чего Алик от него хочет? Тут же все ясно!
— А ты у него спроси.
— Ха!.. Да, куда ты?.. — Это уже Фоме, ногой… — Встает и встает! Он меня достал!
— Не заводись, а то убьешь ненароком.
— Где Алик, пусть он мне объяснит?!
На Фому навалилась спасительная тьма…
Удар…
Это была уже комната с дорогой мебелью из красного дерева, много стекла и блестяшек. Перед ним тяжелое лицо властного человека, серый костюм, дорогой запах; еще двое или трое на периферии обзора.
— Ну?.. — Человек внимательно рассматривал его, без всякого сочувствия, но и без неприязни.
— Так ничего и не сказал? — обратился он к кому-то за спиной Фомы.
— Да приблудный он, Алик, гармонист, вон руки все исколоты!..
Еще один удар, сзади.
— Я сказал, на место! — властный голос оборвал все возражения. — Может и приблудный, но пробить нужно до конца, мне многое непонятно!
Алик снова повернулся к Фоме. Он был даже красив, этот Алик и, наверное, нравился женщинам: крупное властное лицо, мощный нос, волосы с сединой, полные, резко очерченные губы большого рта.
— Чего-нибудь скажешь? Откуда ты, кто?.. — Речь его была выразительна даже без фени, почти артикулирована, легкий южный акцент придавал даже некоторую артистичность. — А?..