Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
— Ну, в общем, друг, я тебя узнал: ты это я, я это… ну ты понял. И… пока! — сказал Фома, обнять этот апофеоз разложения он не мог.
Валет тупо молчал, явно не понимая, что происходит, кто это? Прожевав очередную порцию чего-то смрадного, он открыл пасть:
— Ты хто? — сипло спросил он, и фонтанчик над его головой вопросительно встал.
— Кто-кто — жмурик! Не узнаешь, что ли? — Чудовище хрюкнуло удивленно и Фома поспешил добавить:
— Мы же с тобой братья во жмуре и, если ты уже забыл, я тебя люблю!
— Не боишься меня?
— Себя
— Ну, проходи тогда, жмурик!..
Фома пошел, не веря своему счастью, кажется, его спасло то, что монстр был сыт.
— Эй, стой! — услышал он позади. — А почему это ты следы оставляешь?
Фома не выдержал:
— А это цистит в обе штанины от любви к тебе, жмурлин жмурло! Не сдержался!
Великан долго еще сипло взвизгивал и булькал, отрыгивая полутуши трупов, а фонтан над его башкой поднимался, как над кашалотом зонтик…
Кербер с некоторым недоумением смотрел на него. Он словно не верил в возвращение Фомы.
— А я тебе говорил, что игра будет интересной! — сказал ему лорд. — Так что не разевай свою пасть и не показывай карт, собака!
— А! — широко открыл пасть пес и махнул рукой. — Посмотрим!..
Прозерпина складывала карты в стопочку, не смотря. Танатос тоже не стал менять карт и принял игру. Никто не менял, а Кербер, помельтешив картами, все-таки показал Фоме шестерку, семерку и восьмерку пик.
— Очко! — шепнул он задушено. — Я же говорил! Не послушались! Щас бы я вас всех, как кость берцовую!..
Он мечтательно завел глаза.
— И вот… — Он показал новый приход — девятку пик.
Пес на всех парах летел к флеш-стриту. В «Блэк джек» он уже выиграл.
Фома понимал, что они как-то знают его руку. Шельмуют? Он не заметил. Или пес сумел-таки заглянуть к нему телескопическими глазами?.. Карты Кербера были пока слабее его тройки, но при такой чертовщине может легко статься, что пес действительно наберет флеш-стрит и тогда Фому не спасет даже каре валетов. А есть еще лорд, у которого своя рука, и Прозерпина, неизвестно в какую игру играющая.
Он осторожно взял свою карту. Дама червей!.. Ему показалось, он услышал за столом вздох облегчения…
Снова бал… Чтобы пригласить Мэю на танец, в переполненном, шумном зале, ему пришлось танцевать со всеми, кто встречался на его пути к ней, хотя бы одно па. И вот она — Дама Червей. Дама червей и такая холодная, удивлялся Фома, какая же тогда пиковая дама — тетя Фрозя? Баба Мороз? Санта Клава?..
Ему казалось, он вмерз в медленно плывущий айсберг. Не оторваться. И надо было разговаривать, чтобы не уснуть, но язык занемел колодой, и о чем разговаривать со снежной бабой — о мороженном, о страшной весенней оттепели?.. Помнит ли она что-нибудь, кроме процессов кристаллизации?
— Ваш супруг все еще верит в справедливость? — спросил он, так как его положение с приходом дамы к трем валетам сильно пошатнулось.
— Он наблюдает за раздачей, — успокоили его.
Доверяй, но проверяй. Это действительно
— А пес за кого, за лорда? Да?.. А вы?
— Ты должен был выиграть.
— Был?.. А в чем дело? — слабо встрепенулся Фома. — В чем смысл нашего танца?
— Ты уснешь и ты не вернешься, потому что замерзнешь. Ты проиграл.
— Я еще не…
Но оторваться не было сил и, несмотря на возмущение, спать хотелось все сильнее. Мимо проплыла Мэя. С кем это она? Мэя, спросил он, кто это? Это ты, мы танцуем с тобой, разве ты не понял, удивилась Мэя и приказала спать, надо спать… спать… спи…
Он был не в силах сопротивляться ледяному обаянию сна. «Что ты делаешь, Персефона? — укорил он королеву. — Ты же сама не выберешься отсюда!..»
И вдруг увидел, с кем танцует Мэя. Он узнал этот лысый череп.
— Мэя!.. — Бросился он к ней, вырываясь из ледяных объятий сна ли, танца ли, оставляя лоскуты кожи на айсберге. — Остановись, не танцуй с ним!..
Но уже сам попал в объятия какой-то жгучей красавицы. Это была не чинная сарабанда, это была самба-самум, настоящий кошмар после холодного сна. Он крутился в диком танце с красавицей смуглянкой в красной юбке и белой розой в волосах и это была тоже она, Персефона. Может быть, это её летний вариант, когда она выходит, наконец, из затхлого подземелья? Весна? Кора?.. Дама Червей.
Было жарко — мощный огонь внутри пьяняще сочетался с пламенем партнерши. От латиноамериканской истомы происходящего Фома признался ей в любви, он чувствовал, что умрет, если не признается. Этого, как оказалось, делать было нельзя. Дудки, барабаны, какие-то пронзительные трещотки и свистки — все сразу смолкло. Прекратилось мелькание лент, юбок и карнавальных платков, одни любопытные рожи.
— Ну так поцелуй меня, золотой Фома! — рассмеялась цыганка, превращаясь в безобразную старуху с гнойником вместо рта и носа.
— Докажи симпатию-ууу! — жутко завыла она, выгибаясь к нему острыми чреслами, а руками, в это время, сжимая ему горло, и подтягивая к себе.
Настоящая Дама Смерть — вот во что превратится Персефона, став женой Танатоса! Из глаз старухи вылезали черви и скользко струились в рот, нос, уши… потом оттуда же, из её страшных очей, выглянули тьма египетская и кузькина мать одновременно. У Фомы даже ноги подкосились, видеть такую Мону вблизи. Нечто подобное испытал бы, наверное, маэстро да Винчи, увидев свою Джоконду с окурком в гнилых зубах на рекламных щитах и пакетах: минздрав предупреждал!
Он не помнил, как совершил этот отвратительный подвиг, ему показалось, что он с чувством поцеловал безобразницу, потому что она все-таки пропала. И снова увидел Мэю, она уже не танцевала, но была страшно далеко, словно в другом временном потоке или слое пространства — зазеркалье Персефоны. Жива? Мертва? Снова буйно и разудало ударила музыка… а он словно получил мозговой удар о ломберный столик.
— Что это с вами?.. — Прозерпина глядела на него, открыв один глаз.
Фома обливался кровью, она хлестала из носа.