Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
— Переутомился, — буркнул он, вытираясь поданным платком.
— Ваш супруг все еще верит в справедливость? — снова спросил он.
Она ничего не ответила. Лорд с царственной медлительностью продолжал раздавать карты, как будто ничего не произошло, но шевеление невидимой толпы за пределами светового круга говорило, что каким-то образом и ей известно, если не о последней карте, то о том, что интрига закручивается.
Там Плутон?.. Наблюдает?.. Прозерпина продолжала играть втемную, положив и четвертую карту в стопочку рядом с собой.
—
— А что? — в свою очередь спросила она. — Так нельзя?
Лорд пожал плечами, но по тому, как нервно дернулось у него вдруг одно веко, можно было догадаться, что он недоволен. Они не знают, какие у нее карты, догадался Фома, так как она их не открывает. Если они так волнуются, значит, кроме предполагаемого флеш-стрита у них ничего нет?
Кербер, получив карту, поскучнел мордой и хотел снова показать приход Фоме, но лорд так на него посмотрел, что пес замер с выжидательным и преданным выражением.
Фома скрывать карту, как Прозерпина, не мог, он должен был видеть Мэю, знать, что с ней все в порядке. «Менять, не менять? — мелькнула у него малодушная мысль. — Ведь можно назначить пересдачу!» Но рука сама, словно чужая, отогнула край брошенной лордом карты…
Двойка?! Ч-черт!.. Кто-то облегченно захохотал, кажется Кербер. Фома с размаху ударил по карте, накрывая. «Появится ли Ирокез, пока я?..» — мелькнуло последнее и все пропало…
Мэя проплыла мимо него в столбе мощного пламени. Он бросился следом, моля только об одном, чтобы лорд не сдал карту Прозерпине и не вытащил, таким образом, его отсюда преждевременно. Он уже понял, что «летает» между сдачей карт. И у него одна надежда — исправить что-то здесь…
Мэя, дрожащим цветком на ветру, стояла перед подиумом, на котором, в окружении нелепой утвари, словно на кухне, чинно восседала какая-то старая образина. Своей скрюченностью она действительно была похожа на двойку. Лорд оказался большим шутником, озорником даже, обозначив даму, пусть и давно бывшую, этим числом, ведь всем известно, что мужчина в космической нумерологии — это «один», а женщина — «два». Очень смешно! Браво, сир! Но так шутить с дамами можно только чувствуя полную безнаказанность, а это уже не смешно.
«У меня мог быть фул: три валета и две дамы, — подумал он. — А он бьет флеш Керби, если тот его набрал. Теперь же жалкая тройка!» Он решительно направился к странному подиуму…
Старуха-двойка была то ли в чепце, то ли в шляпке, кокетливо висящей на боку её выщипанной головки, и показывала Мэе картинки, напоминающие карты, в которые он только что проиграл. Картины были в большой крутящейся раме и, вращая её вокруг горизонтальной оси с помощью ножной педали, старуха меняла изображение, попивая из высокого бокала темный напиток.
Мэя смотрела на появляющиеся живые картинки чудовищ и тварей и с каждым поворотом рамы становилась все бледнее и прозрачнее, словно тая.
В силу этого — нового ярма! — она забудет о старом, хотя и не избавится от него, и тогда он ничего не сможет поделать, это будет совершенно другой человек, не знающий ни его, ни что такое Каросса даже, с ее голубой и розовой архитектоникой. Может, так оно и лучше для неё, мелькнула предательская мысль, не знать ни его, ни своей печальной родины?..
Старуха, скучая, медленно переворачивала картинки, нажимая на педаль, и посматривала на Мэю — не узнаёт ли та кого? Потом снова вращала скрипучую раму и бесконечный набор судеб, тасовался словно карты в колоде. Время от времени она гляделась в зеркало, которое являлось обратной стороной живых картин и кокетливо подбивала единственный оставшийся локон у виска, знаменующий и укладку, и шиньон, и бабетку, и смерть кавалерам, возможно, в буквальном смысле. Чипсы, пиво, знакомая папироска в дырявом рту (все на кумаре!), вентилятор из тазовых костей какого-то несчастного, возможно, от Харона, и зудящий граммофон — чем не утро джентльменки?..
Все это, отражаясь в зеркале, служило ей непреходящей духовной пищей…
— Мадемуазе-ель! — пропел Фома, появляясь у немолодой кокетки за спиной. — Я потрясен вашей прической. У какого мастера вы выдирали волосы?
Старуха вздрогнула, но не от неожиданности, неожиданностей здесь не бывает, а от галантного обращения, граничащего с оскорблением. И вообще здесь никого не должно быть! Кто?.. Кто посмел?!
Госпожа удача будущей жизни в ярости повернулась на голос. Перед ней стоял рыжий наглец и ослепительно улыбался — вылитый валет её молодых лет.
От неожиданности старуха закашлялась, роняя пепел.
— Мамаша!.. — Фома дружелюбно похлопал её по спине. — Бросай курить, вставай на лыжи!..
Он взял у нее папироску и бросил в пепельницу.
— Ты кто? — прокаркала старуха, давясь кашлем.
— Продюсер в пальто! Будем ставить новую картину!
— Кто?.. Какую?.. — Старуха ничего не понимала, монотонная работа, склероз и папироски не способствовали быстрому схватыванию ситуации.
— Вот эту!.. — Фома показал на себя, и на миг действительно стал для нее картой — бубновым валетом из колоды записного шулера.
Ну точно! Видела она его, знает! Не постарел, подлец, все такой же красавчик!
— Вот еще! — фыркнула девица. — Тыщу лет кино кручу, ничего подобного не было! Набор всегда выдается сразу!
— А тут одну карту забыли добавить, синьорина. В некотором роде решается судьба.
— Чья? — подозрительно сощурилась старуха.
— Твоя, сообразительная моя!
— Ух ты! — фыркнула старуха. — А бумага имеется?
— А как же!.. — Фома схватил ее за кадык, поршнем ходившим по куриной ноге шеи (прав Есенин!) пожилой девушки.