Страсти по Веласкесу
Шрифт:
– А как она могла не поверить, если он на коленях перед ней стоял и здоровьем детей клялся?!
– Перестань! Нашла, что вспомнить, – махнула рукой Софья Августовна.
– Всегда помнить буду, – отрезала Роза. – И Корину подлость, и великодушие вашей маменьки. Дед так наказал.
Софья Августовна лишь вздохнула:
– Прекрати болтать глупости. Ну, в чем ты углядела великодушие?
Роза изумленно ахнула:
– Да как же! Ее милость поверила не этой вертихвостке, с которой пила и ела за одним столом, а своему дворовому человеку.
– Если ваш дед не забирал картину, так куда ж она делать? – не выдержала я.
– У нее осталась! У этой гадины! – зло сказала Роза.
– И вы не пытались ее вернуть? – обратилась я к Софье Августовне.
– Пытались. Мы с матерью еще раз ходили к Коре. Все вышло ужасно. Даже вспоминать не хочется, – вздохнула она.
Лицо у нее стало глубоко несчастным. Чувствовалось, что ей не нравится разговор и очень хочется его прекратить. Я сложила руки на груди и, умоляюще заглядывая в глаза, запричитала:
– Софья Августовна! Миленькая! Расскажите. Это для меня так важно!
– Сначала Кора вообще не хотела с нами разговаривать и даже дверь не открывала. Потом, испугавшись скандала на площадке и любопытных соседей, все-таки впустила в квартиру. Прямо в прихожей мама начала требовать вернуть ей картину, а Кора упорно стояла на своем и твердила, что она ее отдала. Наконец мама не выдержала и пригрозила ей милицией, но Кора только рассвирепела и принялась нас оскорблять. Столько гадостей в свой адрес я никогда больше не слышала. Окончательно разойдясь, она вдруг крикнула, что сама сдаст нас в милицию и там этому будут только рады, потому что мы обе – контрреволюционерки, живем по поддельным документам и место наше в тюрьме. «Ты и твоя дочь будете заживо гнить в камере, и никакая картина вам уже не будет нужна!» – выкрикнула она, и тут моя мать…
Софья Августовна оборвала себя на половине фразы и вдруг всхлипнула.
– Почему вы плачете? Что такого ужасного сделал ваша мама?
– Она ее прокляла, – горестно прошептала Софья Августовна и прикрыла глаза. Маленькие слезинки одна за другой покатились из-под крепко сжатых век и сбегали по морщинистым щекам.
Я наклонилась вперед и осторожно погладила Софью Августовну по худому плечику:
– Не стоит расстраиваться. Не принимайте это так уж всерьез. Ну, прокляла, и ладно! Великое дело!
– Как вы не понимаете? Проклинать другого человека – величайший грех. Проклятие всегда возвращается назад. Я это на себе испытала. Все плохое, что ты пожелал другому, вернется к тебе и твоим родным сторицей. Мама была верующим человеком, знала это и все равно не сдержалась.
Софья Августовна подняла на меня заплаканные глаза:
– Но самое ужасное заключалось в том, что она слово в слово повторила сказанное… когда-то давно одной женщиной… Мама ненавидела ее, осуждала и вдруг сама… сама повторила то же самое.
– Все правильно она сделала. Ничего другого эта гадина Кора и не заслуживала, – вмешалась Роза.
–
– Да что ж такого она сказала? – В глазах Розы плескалось жгучее любопытство.
Софья Августовна посмотрела на нее несчастным взглядом и тихо произнесла:
– Будь проклят тот, кто бесчестно завладел этой картиной, единственно дорогим, что у меня осталось. Теперь ни он сам, ни его потомки до седьмого колена не будут знать счастья…
– Ну и что? Как есть, так и сказала, – фыркнула дворничиха.
– Как ты можешь? Своим проклятием она обрекла их на вечное горе. Всех! Детей, внуков, правнуков! А ведь они не в чем ни виноваты и теперь даже не знают, почему страдают. Им даже в голову не приходит, что все это из-за какой-то картины. Может, они никогда о ней даже не слышали. Пойми ты! Ни одна, даже самая лучшая в мире, картина не стоит людского счастья.
Софья Августовна повернулась ко мне и спросила:
– Почему им так нужна была эта картина? Зачем они все так за нее цеплялись?
– Вы имеете в виду вашу маму и Кору?
– Не только.
– А кто была та, другая женщина?
Софья Августовна опустила голову и тихо прошептала:
– Неважно.
Глава 21
Разговор в дворницкой получился тягостный. Софья Августовна расстроилась, и так славно начавшийся ужин закончился слезами. Почувствовав себя неловко, я заторопилась домой, а Роза, до того момента никуда не собиравшаяся, вдруг подхватилась и пошла меня провожать.
– Где же теперь искать эту картину? У кого? – задумчиво произнесла я, не замечая, что говорю вслух.
– У нее, у змеи подколодной. Где ж еще? – проворчала идущая рядом Роза.
От неожиданности я вздрогнула и покосилась на дворничиху:
– Считаете, она действительно осталась у Коры?
Вопрос Розе не понравился.
– На что это ты намекаешь? – возмутилась она.
– Ни на что, – удивилась я.
Я не придуривалась, изумление мое было искренним, и никакого подтекста в моих словах не содержалось. Разговор с Софьей Августовной настолько меня вымотал, а голова была так занята мыслями о пропавшей картине, что Розе я ответила чисто машинально. Сказала первое, что пришло в голову. Она же мои слова истолковала по-своему:
– Думаешь, мой дед взял эту картину? Ведь так? Только это неправда. Если бы Кора, змеюка подколодная, не была виновата, она бы сюда не приходила и прощения бы у барыни не просила.
Сообщение было настолько неожиданным, что я оцепенела и потрясенно уставилась на Розу.
– Кора просила прощения? – переспросила я, думая, что ослышалась.
– А я тебе о чем толкую?
– Когда это случилось?
– Месяца через два после скандала.
– И как все произошло?
– Как в кино! Если бы мне не мать, а кто другой рассказал, так не поверила бы.