Страсти по Веласкесу
Шрифт:
– Тогда попробуем договориться. Но теперь я могу быть уверен, что они не станут предпринимать опрометчивых шагов.
Безнадежно махнув рукой, я проворчала:
– Прикажи своим бездельникам пакеты выгрузить. Хоть какая-то от них польза будет.
Хоть мы и были знакомы с Голубкиным давно, и мне казалось, что я его отлично знаю, но таким точно не видела никогда. Небрежно кивнув одному из парней в сторону моей машины, он подхватил меня под руку и, нежно воркуя, повлек во двор:
– Ну что ты так нервничаешь? Все идет просто
Я попыталась вывернуться, но Голубкин был настороже и не позволил мне это сделать. Не успела я даже глазом моргнуть, как он ловко переместил свою лапищу мне на талию и тесно прижал меня к себе.
– Расслабься и получи удовольствие, – прошептал он.
– Об удовольствии говорить не приходится.
– Я понимаю, ты мечтаешь совсем о другом, но, пойми, здесь место неподходящее. Вот останемся вдвоем…
Это было чересчур! Тут бы даже ангел не сдержался, а я ангелом никогда не была и потому свирепо рявкнула:
– Убери руки!
– Зря ты так! Люди смотрят. Еще подумают, что у нас с тобой нелады, – озабоченно сказал Голубкин вполголоса.
– Да пусть думают, что хотят! Руки убери!
– А вот тут ты, дорогая, не права. Те, кто на нас сейчас смотрят, должны усвоить, что у нас с тобой любовь и, если с тобой что-то случится, я буду страшно расстроен.
Мой гнев иссяк мгновенно, и я тревожно заглянула Голубкину в глаза. Алексей ответил мне очень серьезным взглядом.
– Я не знаю, во что ты вляпалась. Людей к тебе я, конечно, приставлю, и от обычного наезда это сработает. Но если это что-то серьезное, то лучше поступить так, как я придумал, – прошептал он. – Побудем немного влюбленной парой.
Голубкин настолько вошел в роль, что даже порывался самолично занести мои пакеты с провизией в дворницкую. Мне такое усердие показалось чрезмерным, и я решительным образом отказалась от помощи, все же оставив ему на прощание номер своего мобильника.
Когда я, нагруженная как ослица, ввалилась в квартиру, то обнаружила полностью одетую и аккуратно причесанную Софью Августовну сидящей в кресле в большой комнате.
– Зачем вы встали? – охнула я, от удивления роняя часть поклажи на пол.
– Неприлично хозяйке лежать в постели, если в доме гости, – попыталась пошутить она, но улыбка получилась вымученной.
– Вы нездоровы!
– Меня в детстве учили, что нет слова «не могу», есть только «должна», – мягко, но от этого не менее категорично заявила Софья Августовна и, посчитав вопрос закрытым, кивнула в сторону пакетов.
– Что это вы такое принесли? – поинтересовалась хозяйка, и, несмотря на слабость, голос ее звучал очень строго.
– Пустяки. Кое-что купила. Сейчас разгружусь и будем пить чай, – небрежно отмахнулась я и наклонилась с намерением подхватить сумки и перетащить к буфету.
– Ну-ка погодите! – остановила меня Софья Августовна.
Почувствовав недоброе, я разогнулась и с неохотой приблизилась к креслу, в котором она сидела.
– Так что там?
–
– Зачем?
– Но у вас же ничего нет! Полки в шкафу пустые!
– Пустые? И что из того? Разве это повод самовольничать?
Голоса она не повышала, но я все равно почувствовала себя неуютно. Не зная, что сказать, я удрученно молчала и ждала только подходящего момента, когда можно будет повернуться и уйти.
Неожиданно Софья Августовна смягчилась, взяла меня за руку и миролюбиво произнесла:
– Аня, я все понимаю. Вы действительно из добрых побуждений, но так не делается. Поймите, своим поступком вы поставили меня в неловкое положение.
– Я хотела как лучше! Но если вы к этому так относитесь, давайте я сейчас же отнесу все это на помойку! – вспыхнула я.
– Ну это, положим, лишнее, – усмехнулась она. – Я не настолько сумасбродна, чтобы разбрасываться едой.
– Заносчивая снобка, вот вы кто! – выпалила я, сжигая за собой все мосты.
Софья Августовна, вместо того чтобы указать мне на дверь, улыбнулась:
– Есть немного. Думаю, это говорит во мне кровь предков. Но если не будете обращать внимания на мои, как это сейчас говорят, «взбрыки», то мы подружимся, и вы поймете, что я старуха очень даже ничего.
Ужин прошел прекрасно. Готовить ничего не стали (Софья Августовна – по причине слабости, я – потому, что ничего не умею) и обошлись холодными закусками.
После еды щеки у Софьи Августовны порозовели, и, глядя на нее, я подумала, что ничем она не больна, просто здорово истощена недоеданием. Грустить она тоже перестала, охотно смеялась и вообще пребывала в умиротворенном настроении. Решив не упускать момента, я аккуратно положила перед ней бархатный бумажник:
– Софья Августовна, в прошлый раз забыла вернуть вот это. Нашла, когда паковала вещи.
Старуха не спеша извлекла из его потертых внутренностей фотографию и, держа ее на ладони, задумчиво посмотрела на нее.
– Кто это?
– Князь Батурин, – отрешенно произнесла она, не отводя взгляда от фото.
Сказанное не стало для меня новостью. Однажды я уже выдела изображение этого человека. Мне его показывал Бардин. Правда, то была другая фотография, но и на этой, несмотря на изуродованное лицо, я без труда узнала красавца князя.
– Кто это его так?
– Женщина… Кто еще способен и любить и ненавидеть одновременно? – слабо усмехнулась Софья Августовна, по-прежнему разглядывая карточку.
– Ваша мать? – не удержавшись, спросила я.
И это было ошибкой. Софья Августовна вздрогнула и быстро убрала портрет назад в бумажник.
– Теперь это уже неважно, – резко бросила она, и на меня вдруг повеяло таким холодом, что я невольно поежилась.
И еще испугалась. Того, что меня сейчас выгонят и на порог больше не пустят. И прекратятся наши задушевные беседы о прошлой жизни, а ведь я так ничего толком и не узнала.