Страсти по Веласкесу
Шрифт:
– Явимся как снег на голову, перепугаем мать до смерти, – объяснила она.
После нудных препирательств мы наконец договорились, что на следующий день Роза сама навестит мать, посидит с ней, поболтает и попробует аккуратненько спросить про письмо.
И вот теперь Розин голос радостно вибрировал в трубке:
– Действительно, было такое письмо. Я ничего не перепутала.
– Отлично. Что она рассказала?
– Мать сама передала все в руки барыне. Та прочитала, сказала, что оно от дочери Коры, касается картины, и просила ничего не говорить Софье Августовне.
– И это все?
– Ну да! Ты же просила узнать, было ли такое письмо и точно ли от Коры. Я все узнала.
От огорчения
– Да что ты так? – всполошилась Роза. – Если тебе этого мало, приезжай к матери сама и все расспроси.
– А можно?
– А чего ж? Брат с женой на работе, мать одна. Я ей про тебя рассказывала. Посидите, чай попьете. И ей развлечение, и тебе польза. Пиши адрес.
Я торопливо схватилась за карандаш.
Глядя на крохотную, похожую на колобок старушку, я не могла поверить, что это она сподобилась родить такую гренадершу, как Роза.
– Для меня важно все, что связано с этой картиной, – сообщила я и с надеждой воззрилась на хозяйку.
– Так ведь я ничего особенного и не знаю, – улыбнулась та в ответ.
– А вы расскажите, что знаете. Каждая мелочь может оказаться важной, – продолжала мягко настаивать я.
– Ну, если так… – неуверенно протянула старушка.
Сложив перед собой на коленях маленькие, почти детские руки, она начала свой рассказ:
– Уже после войны это было… В сорок седьмом. Барыня к тому времени совсем плохая была, не вставала даже. Мы хоть и жили отдельно, но я каждый день к ним ходила. Софья Августовна днями на работе пропадала, ухаживать за больной было некому… вот я, как выдавалась свободная минута, и забегала к ней. Писем они отродясь не получали, вся их родня в революцию сгинула… А тут вдруг – письмо! Помню, я тогда так обрадовалась. Думала, вдруг кто из близких отыскался. А барыня прочитала письмо и вдруг как отшвырнет его! Листки по полу так и разлетелись. Я аж опешила.
«Плохое что пишут?» – спрашиваю. «От дочери Коры письмо. Картину вернуть хочет». Про Кору и эту историю с картиной я уже от матери знала, потому обрадовалась: «Ну так хорошо же!» – «Не нужно мне ничего». – «Да как же так? Ваша ж вещь! Они ее у вас украли, теперь вернуть хотят…» – «Моя, говоришь? Нет! Не моя и никогда моей не была! И брать мне ее не нужно было. Суета все это. Дьявольские козни. Я из-за этой картины душу свою бессмертную погубила…»
Перепугалась я тогда не на шутку: «Господь с вами… Что это вы такое на себя наговариваете?» Барыня горько усмехнулась: «Думаешь, брежу? Успокойся, я в здравом уме. Мне бы раньше так же здраво рассуждать, многих бы ошибок избежала, так нет, во мне гордыня бушевала, страсти кипели… Я ведь большая грешница, Гуля. Ох большая… – Помолчала, а потом приказала: «Письмо выбрось. Софье ничего не говори. Забудь, не было ничего!» – «Да как же! Картина-то, поди, больших денег стоит. Не хотите у себя оставлять, Софья Августовна ее продать может». А барыня на своем стоит: «И думать забудь. Софье – ни слова, незачем ее в искушение вводить. Хватит того, что я из-за этой картины не один грех на душу приняла».
– Она что, очень набожной была? – спросила я.
Розина мать задумчиво пожевала губы:
– Раньше не знаю, а последние годы перед смертью – очень. Пока ноги носили, каждый день в церковь ходила. Может, и правда грехи замаливала?
– Вы рассказали Софье Августовне о письме?
– Как можно? Барыня через несколько дней после того разговора умерла и приказа своего перед смертью не отменила. Значит, и говорить было не о чем.
– Выполнили волю покойной? Выбросили письмо, как она приказала?
Старуха смутилась.
– Нет? – допытывалась я.
– Не выбросили, – вздохнула она.
– Отчего?
– Не решились. Подумали, вдруг пригодится…
– Кому?
–
– Отдайте мне письмо. Софье Августовне оно уже не понадобится. Она очень пожилой человек. Ей искать картину уже не по силам, а я попытаюсь.
Долго, очень долго, почти целую вечность, старуха молчала. Потом, по-прежнему не говоря ни слова, полезла в карман и вытащила свернутый вдвое конверт.
– Это оно? – севшим от волнения голосом спросила я.
– Да. Берите. После разговора с Розой я чувствовала, что вы обязательно приедете и попросите его у меня.
Стараясь не выдавать своего волнения, я с нарочитой медлительностью протянула руку и осторожно взяла конверт. От возбуждения и предчувствия удачи все внутри меня дрожало мелкой дрожью. Тульская область… Недалеко… совсем рядом… несколько часов езды на машине, и я на месте… Вырванные из школьной тетради в клетку листы, выцветшие чернила… На сгибах не потерты… Похоже, их как положили в конверт, так больше и не вынимали… Никого эта история не интересовала, пока не появилась я… А появилась я только потому, что кто-то другой, мне пока неизвестный, вдруг вспомнил про эту картину.
Сдерживая нетерпение, я расправила пожелтевшие от времени листки. Глаза лихорадочно заскользили по строчкам, выхватывая самое главное:
«Вчера я похоронила маму, а сегодня утром села разбирать ее бумаги. Не буду лукавить, она еще была жива, а я уже планировала найти ваш адрес и написать. Пока мама была со мной, я не посмела бы этого сделать, но теперь я вольна поступать так, как считаю нужным.
…Чем старше становилась мама, тем чаще она возвращалась мыслями в прошлое. По многу раз, ничего не пропуская и не уставая от повторений, она рассказывала, как однажды отец случайно увидел Вас на улице, как восторженно расписывал ей несметные богатства Мансдорфов, как мама уговаривала его разыскать Вас. Она была уверена, что у Вас припасено немало ценностей, и с присущим ей азартом настойчиво убеждала отца, что этим грех не воспользоваться.
…Я наизусть знаю, как они очаровали Вас, как постепенно входили в доверие. Когда им показалось, что Вы окончательно расположились к ним, они сочинили историю про обыск. Мама надеялась, что в испуге Вы отдадите ей драгоценности. Но Вы оказались хитрее, чем она ожидала. Заявили, что никаких ценностей нет. Наверное, мне не следовало бы этого писать, но я решила быть честной и ничего не скрывать. Мама до самого конца так и не смогла смириться с тем, что Вы разрушили ее планы. Мне кажется, она так упорно перебирала в памяти события тех дней только потому, что хотела понять, в чем была ошибка. Она ведь непоколебимо верила, что драгоценности в доме были.
…Вы предложили взять на хранение картину. Это было совсем не то, на что она рассчитывала. Только не подумайте, что мама не понимала ее ценности. Отлично понимала. Отец ей все объяснил. И про художника, и про стоимость. Но мама была умна и прекрасно понимала, что продать такую вещь без риска будет невозможно. Это не камни и не золото. Камни можно вытащить из оправы, золото смять – и то и другое сразу станет безликим. Любой скупщик возьмет без слов. Картина совсем другое дело. За настоящую цену ее мог приобрести только разбирающийся в искусстве человек. А такие люди знали родословную и владельцев таких известных картин, как Ваша. Они стали бы задавать вопросы. Но уступать было не в характере мамы, и она решила взять то, что давали.