Страстотерпцы
Шрифт:
В Чудов монастырь от царевича Алексея Алексеевича к сороковинам было дано четырнадцать пудов воска, чтоб сделать три тысячи пятьсот двадцать свечей для двадцати двух московских храмов, где по Марии Ильиничне служили годовые поминовения.
В Золотой царицыной палате на разговлении кормили восемьдесят человек нищих и ещё сорок человек в хоромах Алексея Алексеевича. Кормили царскими кушаньями. Среди блюд подавали мясо охотничьих трофеев князя Хованского, таратуя. Прислал из Смоленска трёх лосей,
На рысь эту Алексей Михайлович ходил смотреть со старшими сыновьями, с Алексеем да Фёдором.
Звероловы дали царевичам покормить грозную кошку сквозь прутья клетки. Алексей и Фёдор крюками протиснули пленнице по куску кровавого мяса. Рысь спасибо не сказала: ощерилась, ударила лапой по железной двери, драла когтями пол.
— Лютый зверь! — сказал Алексей Михайлович. — Корми не корми — не приучишь.
— Аки староверы, — поддакнул отцу Фёдор.
— Староверы?! — изумился Алексей Михайлович.
— Их тоже милуй не милуй — благодарности не ведают. Клянут власти и всех добрых христиан.
Алексей Михайлович хотел было спросить, от кого царевич слышал сии речи, но личико Фёдора было серьёзным, веки от ударов рыси по клетке вздрагивали — не спросил. Верно ведь сказано. Не худому царевичей учат.
Рысь Пасхи не украсила.
Христосуясь с батюшкой, царевны и царевичи приникали личиками к родненькому, а в глазах — слёзы. Симеон разрыдался, напугал Ивана, тот тоже реву задал.
Яичками крашеными стукнулись, как всегда, а вместо привычных кликов радости — молчание. Побеждённый победившего жалеет, и у обоих глаза на мокром месте.
«Господи, — думал Алексей Михайлович, лаская ребятишек, — не будь я царь, ведь пропал бы — десятеро! Евдокия с Марфой, Алёша, слава Богу, взрослые, а остальные-то мал мала... Малым без матери горькая доля. Мать нужна...»
И ужаснулся: что в голову-то лезет! На сороковой-то день!
Отобедав с патриархами Паисием да Иоасафом, с ближними боярами, Алексей Михайлович поехал к Матвееву.
Артамон Сергеевич был за столом с супругой Авдотьей, с трёхлетним сыном Андреем да с красавицей девицей.
Появление царя было нежданным, всё равно что солнце с неба сошло. Девица вспыхнула, не смея убежать и не ведая, куда теперь деваться: простоволоса! По белому, как молоко, лицу разлилась уж такая румяная, такая нежная заря; над пронзительно беспомощными висками, над строго убранным богатством волос такие милые прядки кудряшек — ёкнуло у Алексея Михайловича сердце: до чего пригожа юность!
Артамон Сергеевич хоть и удивился гостю, но не растерялся. Такой уж день — все ровня друг другу.
Похристосовался Алексей Михайлович с Артамоном Сергеевичем, с Авдотьей Григорьевной, подошёл и к девице. Спросил:
— Зовут
— Наталья! — прошептала девушка, не поднимая глаз, спрятанных в пушистые, тёмные, как спинки шмелей, ресницы.
— Христос воскрес, Наталья! — Алексей Михайлович поцеловал девицу в щёчки и почувствовал на губах вкус снега и солнца, чистоты и огня.
Дрожащие губы Натальи быстро, как тень от птички, коснулись государевой бороды.
— А яичко-то! — остановил Алексей Михайлович отпрянувшую деву.
Положил в узкую длиннопалую ладошку тяжёлое пасхальное яйцо из белоснежного оникса, с золотыми буквами, величающими Христа.
Похристосовался царь и с дитятей. Женщины, забрав ребёнка, удалились.
— Приехал Христа с тобой восславить да поглядеть, как живёшь, — сказал царь.
— Хорошо живу, государь.
Стены уютной горницы были обиты серебристо-пепельной тканью. Три окошка в ряд, в простенках две высокие вазы. На глухой стене, в двух шкафах из морёного дуба — книги.
— Великий ты чтец! «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей», «Пролог», «Маргарит», «Евангелие толковое повседневное», Библия, Ефрем Сирин, Минеи, «Книга о вере», «Уложение». Всё, что у меня, и у тебя... А вот этой книги у меня нет... Э-э! Да тут у тебя сплошь иноязычное.
— Авдотья Григорьевна, государь, родом из Шотландии. По отцу Гамильтон. Да ведь ты знаешь.
— А девица кто?
— Воспитанница моя, Наталья Кирилловна. По супруге родня.
— Тоже иноземка?
— Русская. Рязаночка. Племянница Авдотьи Григорьевны замужем за Фёдором Полуектовичем Нарышкиным, а Наталья — дочка его брата Кирилла Полуектовича. Кирилл на русской женат, на Анне Леонтьевне из рода Леонтьевых.
— Нарышкины, сколь помню, из Кром выходцы.
— Может, из Кром, не знаю, государь, но поместья у них под Рязанью.
Алексей Михайлович подошёл к столику, на котором стоял большой ларец из морских раковин.
— Вот диво! Чего только нет у Господа! Под землёю — самоцветы, под водою — жемчуг, раковины, рыбы. Не объять умом красоты творения. Не исчислить. Не пересмотреть всего.
— Верно, государь! — улыбнулся Артамон Сергеевич. — Не пересмотреть, не наудивляться! Но ведь и человек создан по подобию Творца.
Взял книгу, огромный фолиант, положил на стол с писчими принадлежностями, открыл.
— Здесь представлены великие соборы и королевские дворцы. Диво дивное, хотя и строено человеком.
Сели к кушаньям. Все блюда были под соусами. Алексей Михайлович отведывал, похваливал.
Авдотья Григорьевна, блюдя русский обычай, вышла к гостю в самом богатом платье, поднесла кубок вина с поцелуем, подарила платок, шитый жемчугом.