Стратегия обмана. Политические хроники
Шрифт:
— Как вы изменили черты лица?
— Пластический грим. Для большей завлекательности, так сказать.
— Зря. Без него вы намного красивее.
Нада даже не сразу нашлась, что ответить, видимо ожидала проклятий и оскорблений, но никак не комплимента. Что ж, любой другой на месте Сарваша так бы и поступил, поддавшись эмоциям в тяжелой ситуации. Просто он, в виду богатого жизненного опыта, не считал эту ситуацию безвыходной.
— Я ещё в своем уме, — серьезно произнесла Нада, — чтобы светить родной физиономией перед толпой господ. И мне, собственно говоря, плевать, что ты там думаешь на мой счёт.
Она закурила,
— Хватит пустых разговоров, — произнёс человек с револьвером, и обратился к Сарвашу, — теперь ты в нашей тюрьме, и прекрасно знаешь почему.
— Если честно, — ответил он, — если бы вы все четверо были итальянцами, я бы точно знал, что к чему. А так, я теряюсь в догадках. Кто вы?
После слова «итальянцы» все четверо переглянулись между собой, на лицах читалось непонимание. Человек с револьвером продолжил.
— Видимо ты многим успел насолить. Мы из Народного фронта освобождения Палестины…
— Опять?
Палестинец заметно растерялся от такого вопроса:
— Что значит опять? — сурово спросил он.
— Да так, — пожал плечами Сарваш. — Несколько лет назад я летел в Афины одним рейсом с вашей коллегой Лейлой Халед. Вернее, это я летел в Афины, но поскольку госпожа Лейла захотела приземлиться в Дамаске, пилоты не смогли ей отказать.
После всеобщего молчания Нада звонко рассмеялась, и это был совсем другой смех, нежели тот, что он слышал несколько часов назад — в нём была такая необычайная живость эмоций, что Сарваш поразился её мастерством к перевоплощению из нормальной живой женщины в степенную аристократичную англичанку.
— Вот это дела, — заключила она, — вот оказывается, какой мир круглый. Халид, это, в каком году было — в 1969 или 1970?
— В августе 1969, - ответил человек с оружием.
— Слушай, так это получается, Лейла пошла на дело с тем оружием, которое вам привезла я годом раньше?
— С ним самым. Того, что ты навезла, хватило аж до «черного сентября».
— Нет, ну бывают же совпадения, — улыбаясь, качала головой Нада, то и дело затягиваясь сигаретой, — слушай, парень, — обратилась она к Сарвашу, — а ты нас не дуришь? Если так, то зря втираешься в доверие.
— Можете спросить госпожу Лейлу. Мы сидели на соседних рядах и даже успели мило побеседовать. Может быть, она меня и помнит.
— Ну, значит, в одну воронку дважды иногда всё же попадает. Не повезло тебе.
— Как знать, — ответил Сарваш, улыбаясь ей в ответ.
В 1945, те несколько месяцев, что он провел то ли в плену, то ли под арестом в лагере Берген-Белзен, каждый день он наблюдал через колючую проволоку, как из приземистого здания кухни выходит симпатичная молодая немка. То она катила чаны в тележке до госпитального барака и обратно, то мыла тазы на улице, а то просто стояла и курила в свободные от изнуряющей работы минуты. За все те месяцы он заговорил с ней только один раз, когда старику Бланку понадобилось лекарство от болей в сердце. Он попросил её принести таблетки из госпитального барака, и она принесла. Могла бы отказать, но не стала. Тогда он сказал, что она красивая девушка с добрым сердцем, а она не захотела называть
— Теперь ты в тюрьме Народного фронта освобождения Палестины, — произнёс Халид, не выпуская револьвера, продолжая держать Сарваша на прицеле, — за то, что совершил преступление против палестинского народа.
— Но я даже в Палестине никогда не был, — возразил Сарваш, немного лукавя. Вообще-то был, но много лет назад и уж точно не как Изаак Блайх.
— Может и не был, зато на твои деньги в Газу и на Западный Берег каждый год из Европы приезжают сотни евреев, чтобы селиться на палестинских землях.
— Я не понимаю, — честно признался Сарваш. — Может вы меня с кем-то спутали, потому что я никогда никому не давал денег для переезда в Палестину.
Сидящий рядом с Надой мужчина ухмыльнулся и с отчётливым испанским акцентом произнес:
— Ну конечно, на Палестину не давал. Евреи ведь в Израиль едут.
— Ты спонсируешь Сохнут, — настаивал Халид.
Спорить с вооруженным человеком было глупо, но другого выхода не оставалось:
— Какой Сохнут?
— Еврейское агентство в Иерусалиме. Каждый год ты перечисляешь им сто тысяч долларов.
— Постойте. Я, конечно, еврей, но с сионистами никогда не сотрудничал и в будущем не собираюсь этого делать. Тем более таких денег у меня никогда не было. Меня зовут Изаак Блайх, я финансовый консультант, работаю на банкиров и предпринимателей. Вы уверены, что вам надо было похитить именно меня?
— Слушай, вампир капитализма, — тут же произнесла Нада, — только не надо этих сказок тысячи и одной ночи — не был, не знаю, ничего не видел, отпустите, пожалуйста, домой…
Кто бы мог подумать, что тогда в лагере он был не единственным альваром. Теперь она куда более дерзкая и остра на язык. Интересно, сколько ей лет? Что же случилось с ней за эти три десятилетия, раз она участвует в его похищении? Ведь ничего плохого в Берген-Бензене он ей не сделал. Юдофобия? Вряд ли, иначе тогда она бы не дала лекарство для Бланка, которое просил Сарваш, а нагрубила бы и прогнала. Но все было ровным счётом наоборот. Наверное, она не особо разбирается с тонкостях внутриеврейской жизни и политики, раз не понимает, что в Бергене-Белзене он и многие его коллеги оказались исключительно из-за оппозиции к тогдашним лидерам сионизма и были объявлены ими отсохшими ветвями, что бесполезны для построения нового государства, и потому должны быть отсечены. Но неужели она не поверит ему сейчас?
— Пожалуйста, послушайте меня. Я ашкенази, и никогда не собирался эмигрировать в Израиль, потому что не считаю, что на территории нынешней Палестины в какие-то незапамятные времена жили мои предки. Если уж на то пошло, то мои предки выходцы из Хазарского каганата.
— Да ладно? — отреагировала Нада. — Так вам, сионистам, ещё и юг СССР подавай под исторические земли Израиля. Крым, там, Кавказ?
— Я не сионист, — настаивал Сарваш. — Я не разделяю их политические воззрения.
— Что-то мне не нравятся эти гнилые разговорчики — произнесла Нада и направилась к двери.