Стратегия обмана. Политические хроники
Шрифт:
— Не бери в голову. Её время от времени клинит. Контузия от израильской мины.
— Правда? — удивился Сарваш, — а что она там делала?
— В детстве жила неподалеку. Короче, лучше не нервируй её. Начинай есть.
Сарваш обдумал его слова. Он не знал, может ли на альваре сказаться контузия, но точно понимал, что Нада рассказала Халиду может и правдивую историю, но явно не из времен своего детства. Кстати, мина бы объяснила её солидарность с палестинцами и нелюбовь к Израилю.
— Я подумал и решил, — произнёс Сарваш, — я объявляю голодовку.
— Зачем? — изумленно посмотрел на
— Ну, во-первых больше не будет повода нервировать Наду, я так понимаю, она не любит переводить продукты впустую. А во-вторых, я не верю, что вы договоритесь с Сохнут.
— Мы уже почти договорились.
— И что, они выпустили ваших товарищей?
Халид смолчал.
— Знаете, — продолжал Сарваш, — на вашем месте, я бы не надеялся на успех этой затеи.
— Это и в твоих же интересах, чтобы всё получилось.
— Но не получится. Вы похитили не того человека, чтобы давить на израильтян. Вы ошибись во мне. Поэтому я объявляю вам голодовку.
С минуту Халид молчал, а после поднялся с места и направился к двери:
— Поступай, как знаешь, — нехотя кинул он, — будем приносить воду, пока не передумаешь.
Удивительно, что Халида расстроило объявление голодовки. Но для Сарваша это ровным счётом ничего не значило. Единственный человек, для кого он это сделал, была Нада. Может теперь она, наконец, задастся вопросом, почему пленник отказался от пищи, поймет кто он, раз не может узнать в лицо. Может это из-за былой контузии с ней случилась эта забывчивость? Вряд ли, ей просто нужно вспомнить.
На следующий день Сарваша вывели в соседнюю светлую комнату для разговора.
— Скажи, — спросил Халид, — твои родители живы?
Неожиданный вопрос, но он сразу ответил:
— Нет.
— А другие родственники? Кто-то же у тебя должен быть.
— Увы, никого.
— Ну, а на работе наверняка в курсе, что ты пропал?
— Недавно я сменил работодателя и нового пока не нашёл. Так что вряд ли меня кто-нибудь ждёт.
Халид тяжело вздохнул.
— Ну, не может же быть так, что ты никому не нужен.
Вообще-то была Семпрония и ещё сотни вкладчиков, но вряд ли они чем-нибудь помогут, так как прекрасно знают, что Сарваш всегда сам вытаскивает себя из передряг, это лишь вопрос времени. Но если к его освобождению опять как в 1945 году не подключится Фортвудс, уповать придётся только на Наду. А её, почему-то сегодня здесь нет.
— Я так понимаю, переговоры с Сохнутом провалились?
Халид кивнул:
— Срок вышел, а они ничего не сделали. Нельзя верить израильтянам на слово.
— Рад, что вы, наконец, это поняли. А ведь я предупреждал.
Халид недовольно посмотрел на Сарваша, но ничего не сказал.
— Если это вопрос денег, — продолжил Сарваш, — я могу предложить выкуп за свою свободу. Сколько вы хотите?
— Да не нужны нам деньги. Твоё похищение, это политическая акция. Если бы кто-нибудь из твоих близких пришёл к израильскому посольству и перед телекамерами заявил, как бесчеловечно сионистское государство, раз готово допустить убийство, лишь не выпускать из своих тюрем тринадцать палестинцев… да хотя бы одного. Если бы мир увидел, как жесток Израиль…
— Я так понимаю, моё убийство будет для вас единственно возможным выходом
— Так это ты предлагаешь мне убить тебя? — поразился Халид.
— Что поделать, — пожал плечами Сарваш, — я не боюсь смерти. Я слышал, как в позапрошлом году ваш фронт неудачно покусился в Лондоне на директора «Маркс и Спенсер». Вот он действительно сионист и спонсор всевозможных сионистских организаций. Но вы оставили его жить. А меня, кажется, такая удача не постигнет. Жаль, ведь я ни в чём перед вами не виноват.
Видимо Халида задела за живое его речь и он воскликнул:
— Ну, извини, раз всё не так! Кто же знал, что ты на нашей стороне?
— Я ведь с самого начала говорил вам, вы ошиблись. Кто вам сказал, что я сионист?
— Не твое дело.
— Ладно, — согласился Сарваш. — кто бы вам это не сказал, он ввёл вас в заблуждение. Может в Европе живет другой Изаак Блайх, который действительно финансирует Сохнут. А может, его и нет. И меня скоро не будет.
С этого дня в его комнатушке перестали выключать свет, разве что только на ночь. Сарваш ждал неминуемого финала, когда же его, наконец, пристрелят и вся эта дурацкая ситуация закончится. Тогда во всех газетам напишут, до чего же кровожаден Народный фронт освобождения Палестины, это прочтет Синдона и останется доволен. А сам Сарваш сможет начать новую жизнь, под новым именем и в новом месте. Осталось только придумать, как сделать так, чтобы не восстать из мертвых раньше времени на глазах у террористов. Нада, конечно поймёт, что к чему, но остальных пугать не стоит. Если бы только с ней поговорить, открыться и попросить помощи. Но она больше к нему не приходила, а воду приносил Халид. Редко он заговаривал с Сарвашем, чувствовалось, что ему теперь неловко за всю эту ситуацию. Трудно сказать, может ли вначале человек наставлять на тебя револьвер, а после пары бесед почувствовать родственную антисионистскую душу.
Кажется, был седьмой день его заключения, как Сарваша снова вывели в соседнюю комнату на разговор со всей бандой.
— Слушай, парень, — обратился к нему Мигель, не отрывая взгляда от газеты, которую читал, — ты бы заканчивал свою голодовку. Ничего хорошего от неё ведь не будет. Вот Хольгер Майнс тоже устроил голодовку в тюрьме ФРГ. Ты же знала его Нада, он был из ваших?
— Ага, — апатично кивнула она.
— Вот Майнс и голодал шестьдесят четыре дня, пока судья не запретил врачам госпитализировать его. Тогда-то он и умер. Так ведь всё было, Нада?
— Фашистское государство, как было, так и осталось, — говорила она, хоть и без страсти революционерки, без искры сопереживания соратнику, но больше с чисто человеческим сочувствием. — Сейчас у власти поколение Освенцима, те же тюрьмы, те же методы.
— Вот, — Мигель развернул газету и показал Сарвашу снимок мертвеца с изможденным заросшим бородой лицом и костями, обтянутыми кожей. — Вот что стало с Хольгером Майнсом.
— Да, — согласился Сарваш, не сводя глаз с Нады, — очень похоже на то, что в своё время творилось в лагере Берген-Белзен.