Стража последнего рубежа
Шрифт:
— Игнис сопитус кларус эксадресцере! — громовым голосом выкрикнула ведьмачка, встряхивая руками. С пальцев ее потекли капли темного пламени, мгновенно разгораясь в яркие огненные шары.
— Кольчугу! — рявкнула матуха, вжавшись спиной в сундук.
Ватажники, обступив свою атаманшу, торопливо бормотали заклятия, грязными пальцами вывязывая невидимые петли защитных чар. По-прежнему надрывался колокольчик, а золотой луч блистал так ярко, что из глаз Вошицы потекли слезы. Махоня застыл между ведьмачкой и незнатями, словно каменный.
— Тактус фулминис! — грянуло в прихожей, и огненный вихрь ударил по ватажникам, но те уже успели поставить на его пути незримый
— Уходим! — выкрикнул Два Вершка, первым хватая тяжелый сундук. Давло уже распахивал дверь, Горох кинулся помогать росстанику. Матуха, хищно вытянув шею, схватила Махоню за волосы, дернула.
— Не торопись, любезная! — ледяным голосом произнесла ведьмачка, каблуком высокого сапога наступив на полу армяка шипуляка.
— Сгинь, тварюга поганая! — истошно завопила Вошица и рванула Махоню к себе. Армяк затрещал, шипуляк вскрикнул от боли.
— Гелатус! — перекрывая звон колокольчика, рявкнула ведьмачка.
Лютый холод пал на незнатей. Матуха, мгновенно покрывшаяся корочкой льда, выпустила Махоню и бросилась к распахнутой двери, за которой из темноты подъезда сверкали глаза ватажников.
— Я найду тебя! — пообещала ведьмачка вслед Вошице и пинком захлопнула дверь. За ее спиной в коридоре появился лысый нагой мужчина со скованными наручниками руками, которыми он прикрывал промежность.
— Госпожа, что случилось? — тонким голосом спросил он, удивленно озираясь.
— Марш в комнату, негодный раб! — не оборачиваясь, бросила ведьмачка.
Мужчину как ветром сдуло. Подхватив шипуляка, хозяйка квартиры ловким движением свободной руки свернула луч, пробормотала несколько слов — колокольчик умолк, и в прихожей стало темно и тихо.
— А ты, друг любезный, посидишь пока под замком, — сказала ведьмачка Махоне и сунула его внутрь старинных часов, висевших над зеркалом. Едва она успела вынуть из замочной скважины ключ, как поверхность зеркала пошла волнами и сквозь жемчужную муть проступило женское лицо.
— Здравствуй, Ольга Ивановна, — негромко произнесла тетя Клава, шагая через зеркальную грань в квартиру ведьмачки. — Давненько мы с тобой не видались…
Глава десятая
Это был самый безрадостный Новый год в жизни Сони Разумовской. Ее никуда не пригласили — морионцы в буквальном смысле отвернулись от девушки, старые школьные друзья разъехались кто куда. Пришлось впервые за последние шесть или семь лет встречать праздники дома, с родителями. Мать и отец, когда Соня сообщила об этом, обменялись удивленно-встревоженными взглядами, но ничего не сказали. Они видели, что с их ненаглядной дочуркой в последние недели что-то происходит, но благоразумно решили не вмешиваться.
Накануне и Борман, и Глеб Островной несколько раз пробовали допытаться у Сони, что же ей все-таки известно об Олеге. В конце концов она едва не сдалась и готова была уже рассказать им о тете Клаве и всех тех удивительных вещах, свидетелем которых она стала в дворницкой, но стоило ей открыть рот, как язык отказался повиноваться. Промычав что-то невразумительное, Соня в итоге убежала из клуба и больше там не появлялась.
Дважды ей звонил отец Олега, интересовался, нет ли новостей от сына. Соне показалось, что оба раза он был нетрезв. Она лепетала в трубку какие-то слова, бросала телефон и зарывалась головой в подушки, чтобы никого не видеть и не слышать. Декабрьские дни, прожитые Соней, казались ей бесцветными, серыми, словно бы их нарисовал свинцовым карандашом на грязной бумаге какой-то находящийся на
Новый год, елка, подарки, кухонная суета, «Голубой огонек», Динка Сопович, забежавшая «всего на одну минуточку, там меня машина ждет, мы на дачу к Робертику едем, представляешь?» — все промелькнуло мимо в метельной круговерти, талой водой утекло меж пальцев. Немного встряхнула Соню поздравительная открытка от тети Клавы, обнаруженная предновогодним вечером в почтовом ящике вышедшим прогулять спаниеля Играйку отцом.
«Поздравляю с наступающими праздниками Нового года и светлого Рождества Христова! — твердым, округлым почерком начертала на яркой почтовой карточке с колокольчиками дворничиха. — Желаю тебе крепкой веры и ангельского терпения. В будущем году все будет хорошо! Клавдия Васильевна Проскурина».
«Она не написала слово «пусть» перед «в будущем году», — машинально отметила Соня, прочтя открытку. — Значит, она уверена, что действительно все будет хорошо. Что ж, колдунье лучше знать».
В гости к родителям пришли друзья — семейная чета Чупрыниных, громкоголосая тетя Таня и весельчак дядя Вова Илованский. Запеченный гусь, салаты, шампанское, свечи и даже исполненная под гитару Илованским дурашливая песенка, специально сочиненная к празднику, не прибавили Соне ни йоты настроения. Когда в телевизоре куранты пробили двенадцать раз, она молча со всеми чокнулась, выцедила шампанское и, поборов желание грохнуть хрустальный фужер об пол, ушла в свою комнату, а за ее спиной на бис завывал дядя Вова:
Заправлены салаты, очищена селедка, Налеплены пельмени, готов «наполеон». Давайте же, ребята, возьмем бутылку водки, Нальем для аппетита, закусим и споем. Я верю, друзья, старый год завершен, А Новый спешит с самой дальней звезды! На снежных тропинках к ночным магазинам Останутся наши следы…Грохотали за окнами петарды, ночное небо над Москвой расцветало огненными цветами фейерверков. Собравшаяся на бульваре толпа встречала каждую вспышку радостными криками. За дверью громогласно похохатывала тетя Таня, бубнил телевизор и звенела гитара.
Соня уселась за стол перед компьютером и, чтобы не слышать всей этой новогодней феерии, натянула на голову наушники. Ткнув курсором в папку «My music», девушка выбрала любимую «Мельницу», на которую «подсадила» в прошлом году весь «Морион», и нажала кнопку плеера, загадав: «Какая песня выпадет, такой год и будет!» Выпал «Горец».
Мой горец — парень удалой, Широкоплеч, высок, силен; Но не вернется он домой — Он на изгнанье осужден. Как мне его вернуть? О, как его вернуть? Я все бы горы отдала, Чтоб горца вновь домой вернуть! Соседи мирно спят в домах, А я брожу в тиши ночной; Сажусь и плачу я впотьмах О том, что нет его со мной. Ах, знаю, знаю я, кого Повесить надо на сосне, Чтоб горца — друга моего — Вернуть горам, лесам и мне!