Судьба Убийцы
Шрифт:
– Одиннадцать взрослых, чтобы запереть одного маленького ребенка. Они вправе бояться тебя?
Я не посмела ответить. Они могут игнорировать его, но я подумала, что они могут вернуться, чтобы избить меня. Сжимая свой узелок, я осмотрела камеру. В углу стоял ночной горшок, низкая кровать с набитым соломой матрасом и одним одеялом из некрашеной шерсти в ногах. Задняя стенка моей клетки была из ажурного белого камня; отверстия, которые пропускали воздух и свет, имели форму листьев, цветов и морских раковин. Я попробовала просунуть руку в одно из них. Оно подошло, и я смогла дотянуться до внешней стороны. Стена была толщиной в мою руку и предплечье. Зимой в этих
Клетка была ненамного шире кровати, мне как раз хватало места пройти мимо нее. Дверь и стена, обращенные к проходу, были из прутьев. У меня был беспрепятственный обзор на пустую клетку напротив моей. Я бы не смогла здесь уединиться, ни для пользования ночным горшком, ни для смены моих мокрых штанов.
Я не могла высунуть голову меж прутьев. Я заглянула так далеко, как смогла, по обе стороны прохода, но никого не увидела. У меня было очень мало времени. Я достала синие штаны, которые мне дала торговец Акриэль. Я надевала их в ту ночь, когда они убили ее. Ее любимый оттенок синего. И несколько бурых пятен ее крови. Теперь на коленях были зияющие дыры, а манжеты изношены до бахромы. Но они были сухими. Я поспешно переоделась, а затем разложила мокрые штаны на полу моей камеры, давая им высохнуть.
Я присела на край кровати. Соломенный матрас был тонким. Он промялся подо мной, и я почувствовала кроватную сетку. По-моему, было бы удобнее стащить матрас с кровати и спать на полу. Я снова подошла к двери и выглянула наружу. Коридор был еще пуст. Только тогда я позволила себе расстегнуть воротник рубашки. Я засунула в него подбородок и нос и почувствовала едва уловимый, исчезающий запах жимолости моей помятой, расслаивающейся свечи.
– Мама, – сказала я вслух, как не говорила, когда была очень маленькой. Слезы защипали мои глаза, как будто произнесенное мной слово вызвало скорбь из могилы, а не воспоминание о ней.
– Ты очень, очень молода для такого большого количества неприятностей, – произнес мягкий голос. Я застыла и не издала ни звука, мое сердце стучало. Голос был глубок, и хотя слова были на Общем, они были приправлены иностранным акцентом. – Скажи мне, маленькое создание. Что плохого ты сделала? Или чем, по мнению Четырех, ты заслужила, чтобы тебя заперли здесь?
Я ничего не сказала. Я сидела как можно тише, не двигаясь, чтобы хруст соломы не выдал меня.
Он долго молчал. Потом сказал:
– Когда я был мальчиком, это было красивое место. Здесь не было никаких клеток. Здесь были жилища жен императора, но к тому времени, когда я узнал это место, это был прекрасный сад на крыше. Решетчатые беседки смягчали лучи солнца. Всевозможные цветы и целебные травы росли здесь в горшках. Я приходил сюда по вечерам, когда аромат цветущего по ночам жасмина наполнял воздух. И в самые жаркие ночи, когда ветер с моря охлаждал эти комнаты, я здесь спал.
Он продолжал говорить, не задавая никаких вопросов, и я молча слушала, пока свет медленно-медленно угасал после долгого летнего дня. Я слышала, как женщина, которая открывала дверь, говорила с кем-то. Никто не ответил. Я сидела неподвижно. Я услышала шаги, и ее голос зазвучал ближе.
– Вот ты где.
На сей раз я услышала, как кто-то пробормотал: «Спасибо». Я отважилась тихонько скользнуть с постели и двинуться к двери. Я услышала шаги и приглушенный стук посуды на подносе. Шаги остановились, женщина что-то сказала, ее еле слышно поблагодарили в ответ. Внимательно вслушиваясь,
– Ты такая маленькая. Вот твоя еда. Я вернусь с водой для тебя.
Она вздохнула, собираясь сказать что-то еще, но затем сомкнула губы и двинулась дальше. На подносе остались только две миски. Я слышала, как она остановилась еще дважды, пока шла в конец коридора. Таким образом, семерых из нас держали в клетках, которых было двадцать или около того.
Я подтянула миску ближе к себе и рассмотрела содержимое. Кусочки волокнистых овощей были непривычного оранжевого цвета. Всего шесть поверх каши из зерна, которого я не узнала. Кусочки капусты добавляли сильного аромата, поверх была насыпана еще какая-то измельченная зелень. В еду была засунута маленькая ложка. Я съела все это, хотя зелень обожгла мой язык. И когда женщина вернулась, чтобы взять мою миску и оставить мне маленький горшок с водой с толстым днищем и узким горлышком, я выпила почти все. Лишь немного отставила в сторону, подумав, что если завтра она принесет мне больше воды, я умою лицо.
Долгий вечер сгустился в темную ночь. Стражница пришла, чтобы зажечь лампу – пузатый горшок с коротким фитилем, торчащим из его носика. Пламя горело белым и источало аромат сосны. Ночной ветер шептал сквозь стены, принося с собой запахи моря. Когда солнце садилось, я слышала, как плакали чайки. Я сидела на краешке кровати и размышляла о том, что Четверо обсуждают сейчас, кем бы я могла быть, и засомневалась, что могла бы заставить их поверить мне. Они слишком много знали. Капра знала, что Нежданный Сын - мой отец. Поэтому я не могла заявлять об этом. Я сказала им, что я всего лишь ребенок слуги, украденный из разоренного дома, простая маленькая девочка. Если бы они поверили в это, выпустили бы меня? Продали бы? Или убили бы как бесполезную?
Если бы они узнали, что именно мои сны рассказали мне о том, кто я есть, они наверняка убили бы меня.
Я нуждалась в Волке-Отце, но не осмеливалась опустить свои стены. А что, если в Клерресе есть и другие люди, обладавшие такими же способностями, как и у Винделиара?
Ночь стала темнее. Я слышала шепот из других камер, но не могла разобрать слов. Я задавалась вопросом, кого еще здесь держали и что они сделали. Встала и вытряхнула одеяло, в котором едва ли нуждалась в таком теплом месте. Я сняла обувь и аккуратно поставила рядом. Стащила печально провисший матрас с кровати, разложила его на полу в свободном пространстве около двери и сложила пополам, чтобы придать ему определенную толщину. Я положила поверх него одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза.
Я проснулась со слезами на щеках и в горле. Я почувствовала руку отца на голове и потянулась, чтобы схватить ее.
– Папочка! Почему ты так долго искал меня? Я хочу домой!
Он не ответил, но осторожно провел пальцами по моим спутавшимся кудряшкам. Затем снова заговорил глубокий, богатый голос.
– Итак. Малышка. Что ты сделала?
Я затаила дыхание и села. Свет от лампы-горшка едва доходил до меня. Я отшатнулась от того, что увидела в слабом свете. Рука, обогнув угол соседней камеры, дотянулась до моей. Кожа на ней была чернее, чем я когда-либо видела на всех живых существах. Эта рука касалась моей головы. Я пыталась успокоить свое дыхание, но задыхалась от страха.