Судьба
Шрифт:
— Не шуми, слушай сказку, — тоже шепотом ответила Майя.
— …Хозяин посмотрел на батрака свысока, — продолжала Федосья, — и говорит: перестань вякать, собачий сын, у тебя есть руки, которые все умеют делать, но ты нищ и голоден, а я сыт, пью сладко и ничего не делаю.
— Ладно, хозяин, это всем известно, что я беден, а ты богат. Но скажи мне, что лучше: руки, которые все умеют делать, или богатство?
— Конечно, богатство, — ответил спесивый богач. — Со своими руками ты погибнешь ни за понюх табаку, а меня никакая холера не возьмет.
— А это мы еще посмотрим, —
— Давай, — согласился богач. — Только я не буду держать ответ, если ты в сосульку превратишься.
— И я не буду отвечать, если ты к земле примерзнешь, — ответил батрак.
Вечером, идя на ночлег, богач влил в себя полчугунка топленого жира, заел его свежей кониной, выпил крепкого чая. А батрак подкрепился чем бог послал: съел немного каши на кислом молоке и одну лепешку. Богач натянул на себя новые брюки на заячьем меху, надел лисью шубу, а сверху доху из рысьей шкуры, обулся в камусы из оленьих лап. А батрак влез в ветхую шубейку из жеребячьих шкур — дыра на дыре — да штаны из телячьей кожи, натянул на ноги торбаса из коровьей кожи. Богач засунул в мешок большой кусок вареного мяса, чтобы было что жевать ночью. А батрак взял под мышку обледенелый топор.
По дороге богач посмеивался над батраком, радуясь, что мороз на дворе крепкий, ветер сильный и до утра далеко.
Батрак шел рядом и помалкивал.
Они дошли до леса. Богач даже не свернул с дороги, сел прямо на снег, достал из мешка мясо, отрезал большой кусок и стал жевать. Батрак, поеживаясь от холода, подошел к дереву и начал рубить.
Наступила ночь, мороз крепчал. «Хороший морозец, — думает богач. — Еще бы ветерка прибавить да со снежком, чтобы дух забивало». Богачу тепло, и он начал дремать, но вскоре очнулся от холода. Ему бы встать да подвигаться, чтобы согреться, но лень. Протянул руку в мешок, а там ни кусочка — все слопал. А батрак знай рубит дерево, пар от него валит.
— Ну довольно, — взмолился богач, зубом на зуб не попадая, — Пошли домой.
— Ну что, пробрало? — засмеялся батрак. — Так что лучше: богатство или рабочие руки?
Упрямый богач, не желая быть побежденным, опять сел на снег. А наутро…
Вдруг дверь юрты распахнулась. На пороге показался Малаанай. Он обвел взглядом юрту и, найдя глазами Федора, крикнул:
— Федор, скорее иди к господину голове! Он ждет тебя. Ну, пошевеливайся!
Федер не торопясь встал.
— Не ходи, Федор, — остановила его Майя. — Я сама пойду! — И, не дав Федору опомниться, выбежала из юрты, чуть не сбив с ног Малааная.
VI
Федорка долго лежал на спине, дрожа от страха. Ему казалось, что Федор вернется и снова начнет его избивать. Потом он поднял голову: Майя с Федором были далеко. Он вскочил на ноги. Все лицо у него ныло от ударов, рубец на щеке вспух и болел нестерпимо. Федорка заскулил тихо, по-собачьи, утирая рукавом слезы. Только сейчас он вспомнил о ружье и заметался.
«Ну, погоди же, вонючий пес, — с яростью подумал Федорка, — Отец задаст тебе жару».
Он опустился к долине, взошел на кладку и посмотрел в воду. След от плети на щеке стал темно-синим. Федорка всхлипнул и, потеряв равновесие, чуть не свалился в воду. Сойдя с кладки, он увидел оставленные Майей подснежники и с яростью стал топтать их ногами.
Дома Авдотья заждалась сына и, как только он показался во дворе, пошла ему навстречу.
— Что с твоим лицом? — ахнула она, побелев. — Девки, тащите водку, тряпку, надо примочку делать! Где тебя так разукрасили?
Вместо ответа Федорка громко заплакал, не стесняясь подбежавших батрачек. Горничная Марфа держала в руках пустую бутылку:
— Водки нет, кончилась…
— Вылакали? — разразилась криком Авдотья. — Ни капли не оставили, погибели на вас нет! Откуда хочешь доставай водку!..
На шум из дома вышел Яковлев. Стоя на крыльце, он спросил:
— Что тут стряслось? Это мы вчера с письмоводителем опохмелились. А зачем тебе водка?
— Зачет, зачем?.. — шумела на весь двор Авдотья. — Залил глаза и ничего не видит. Погляди на своего сына.
— А чего мне на него глядеть-то? — Яковлев подошел к Федорке. — Эва, где это тебя угораздило?
— Это Федор хлыстом…
Авдотья хотела что-то сказать, да так и осталась с открытым ртом. Глаза ее полезли из орбит, лицо вытянулось, побледнело.
— Видали разбойника?.. — визгливо закричала она. — Разжирел на нашей простокваше, силу некуда девать, так он на ребенка с дракой полез… Изувечил!.. Слышите, люди, изувечил!.. Теперь моя очередь!.. Не сегодня-завтра придет и задушит!.. — Авдотья подскочила к мужу и схватила его за шиворот. — Это ты во всем виноват, ты!.. Женил его на этой змее, дочери Харатаева, белоручке. Все имущество им, наверно, отпишешь, меня с сыном по миру пустишь!
Яковлев оттолкнул жену. Лицо и толстая шея его налились кровью.
Авдотья не умолкала:
— Свой норов на мне показываешь, а одного батрака не можешь обуздать. А еще улусный голова!.. Да какой из тебя голова? Тряпка.
— Перестань! — заорал Яковлев.
— Не перестану!.. Этот разбойник чуть не убил моего ребенка, а я должна молчать?..
— За что он тебя ударил? — стараясь перекричать жену, спросил Яковлев.
— Я к его жене… — Федор шмыгнул носом, совсем как мальчишка. — А он…
— Опять напроказил? — У Яковлева задрожали губы.
— Нет… Только собирался…
— К жене батрака полез. Как тебе не совестно? Так тебе и надо.
Авдотья обняла сына и, зло глядя на мужа, сказала:
— Только и знаешь, что ругать ребенка из-за каждого пустяка. А тому разбойнику, наверно, спасибо скажешь.
— Пусть не трогает чужих жен, — сердито ответил Яковлев.
— Ах, бедненькая, от нашего сына чуть не понесла. Жена… Какая она жена? Да ведь у нее ни стыда, ни совести! Да с такими только так и надо!.. Ну, чего стоишь, открыв рот? Вызови его, составляй бумагу и в карцер!